Неточные совпадения
Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих
войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими
войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами
русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч
русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов.
Австрийские
войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от
русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша сло́ва одушевления от высших начальников, с распространившимся по
войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя,
русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во́-время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей
войск.
По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов,
русские и австрийские солдаты всех родов
войск, раненые и нераненые.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном
русскими и французскими
войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман, и передовые
войска его, оттеснив казаков, перешли через
русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена — на бале, даваемом генерал-адъютантами.
Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ
войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на
русской земле.
Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к вашему императорскому величеству,
войска ваши перешли
русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что ваше величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорты.
Ежели ваше величество не расположены проливать кровь наших подданных из-за подобного недоразумения, и ежели вы согласны вывести свои
войска из
русских владений, то я оставлю без внимания всё происшедшее, и соглашение между нами будет возможно.
Никто не станет спорить, что причиной погибели французских
войск Наполеона было с одной стороны вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны характер, который приняла война от сожжения
русских городов и возбуждения ненависти к врагу в
русском народе.
Наполеон, выехав 24-го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позиции
русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было), и не увидал передового поста
русской армии, а наткнулся в преследовании
русского ариергарда на левый фланг позиции
русских, на Шевардинской редут, и неожиданно для
русских перевел
войска через Колочу.
Но он не мог понять того, — вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, — но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за
Русскую землю, что в
войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов, и что этот успех удесятерял наши силы.
— В такую минуту, — повторил князь Андрей, — для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот чтó: стотысячное
русское и стотысячное французское
войска сошлись драться, и факт в том, что эти 200 тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, чтò бы там ни было, чтò бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, чтó бы там ни было, мы выиграем сражение!
Он поглядел на часы. Было еще только 4 часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать всё-таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу, и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по
русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских
войск для занятия позиции.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что
русские держатся на своих местах и производят un feu d’enfer, [адский огонь,] от которого тает французское
войско.
Все те прежние приемы, бывало неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer, [железных людей,] все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия о убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить
русских и о расстройстве
войск.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную
русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов
войск, когда глядел на скрытнопечальные лица окружающих и слушал донесения о том, что
русские всё стоят — страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его.
Но ежели бы даже цель
русских состояла в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все
войска русских были разбиты, не было ни одной части
войска, не пострадавшей в сражении, и
русские, оставаясь на своих местах, потеряли ПОЛОВИНУ своего
войска.
Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят
войска, а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана
русскими под Бородиным.
Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение
войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1-го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении
русской армии в 5-ти верстах от Москвы, вопроса этого не могло быть.
Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись
русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести
войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов.
Мюрат подвинулся к переводчику и велел спросить, где русcкие
войска. Один из
русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что вероятно там засада.
Толпа состояла из малого числа
русских и большего числа Наполеоновских
войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах.
Во-вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для
русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для
русского и спасительным для французского
войска.
Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники
русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских
войск, прежде потерявших из виду
русских, и проекты сражения и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину.
Несмотря на то, что положение французского
войска и его численность были неизвестны
русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков.
Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых
русских солдат, и обыкновенно возникающее в
войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, чтò делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли
русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор пока французы были в Москве, и — главное — неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь, и преимущество находится на нашей стороне.
Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки
русской армии и истребить ее, для того чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве; для того, одним словом, чтоб удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское
войско, казалось бы не нужно особенной гениальности.
Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим
войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать
русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало всё
войско.
Французы, отступая в 1812-м году, хотя и должны бы защищаться отдельно по тактике, жмутся в кучу, потому что дух
войска упал так, что только масса сдерживает
войско вместе.
Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.
Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и
русских пленных, отделившимся от других
войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску.
Действия
русского и французского
войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтоб уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно итти, убегает от своего врага и, часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала Наполеоновские
войска еще давали о себе знать — это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто думая, что они уходят, набегали прямо на
русских.
Объяснение этого странного явления тем (как то делают
русские военные историки, что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать
войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
В-четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов, — людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия
русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои
войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделить дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и уже забранные пленные мерли с голода.
Во-вторых невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которою двигалось назад
войско Наполеона, надо было без сравнения бòльшие
войска, чем те, которые имели
русские.
После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои
войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д. дальнейшее движение бежавших французов и зa ними бежавших
русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами
русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились, и что сведения о движении французов были всегда неверны.