Неточные совпадения
— Николинька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала
в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не
можешь… никто не
может понять… какая у него
душа.
«Но не слишком ли я холодна с ним? — думала княжна Марья. — Я стараюсь сдерживать себя, потому что
в глубине
души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что̀ я о нем думаю, и
может вообразить себе, что он мне неприятен».
Страсть его к государю несколько ослабела
в Москве, так как он за это время не видал его. Но он всё-таки часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что-то еще есть
в его чувстве к государю, что́ не
может быть всем понятно; и от всей
души разделял общее
в то время
в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому
в Москве
в то время было дано наименование «ангела во плоти».
Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась
в его
душе, что он не только не
мог спать, но не
мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате.
— Что́ же делать! С кем это не случалось, — сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как
в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целою жизнью не
мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Не
мог Бог вложить
в ее
душу стремления, противного Его воле.
— Я?… Я
в Петербург, — отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. — Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтоб я был так дурен. Я всею
душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтоб я был; но я ни
в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и,
может быть, я буду… — Пьер не
мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
— Это не годится,
душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой
может повредить тебе
в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он,
может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
Одно, что́ он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям
в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что́ выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не
мог, то
в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойною совестью высоко носил голову.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не
могло соединиться
в его
душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости.
«Обожаемый друг
души моей», писал он. «Ничто кроме чести не
могло бы удержать меня от возвращения
в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но — это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и всё любим тобою, я брошу всё и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Все прежние столкновения с нею, ревность к ней вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m-lle Bourienne, не
мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья
в душе своей делала ей.
— Княжне Марье странно было думать, что теперь,
в такую минуту, когда такое горе наполняло ее
душу,
могли быть люди богатые и бедные и что
могли богатые не помочь бедным.
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и
в каждой
душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что́ хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела
в душе каждого. Всякую минуту
могли все эти люди ужаснуться того, что́ они делали, бросить всё и побежать куда попало.
Наташе совестно было ничего не делать
в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но
душа ее не лежала к этому делу; а она не
могла и не умела делать что-нибудь не от всей
души, не изо всех своих сил.
И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били,
душили и рвали Верещагина, не
могли убить его; толпа давила их со всех сторон, колыхалась с ними
в середине, как одна масса, из стороны
в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает всё, что она на всё готова, но не дала прямого обещания, и
в душе своей не
могла решиться на то, чего от нее требовали.
Преступников расставили по известному порядку, который был
в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его
души. Он потерял способность думать и соображать. Он только
мог видеть и слышать. И только одно желание было у него, желание, чтобы поскорее сделалось что-то страшное, чтò должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
— Да, да, так, так… — говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь
в ее рассказ. — Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами
души всегда искал одного: быть вполне хорошим, что он не
мог бояться смерти. Недостатки, которые были
в нем — если они были — происходили не от него. Так он смягчился? — говорил Пьер. — Какое счастье, что он свиделся с вами, — сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем
в прежние дни; но
в этот день, иногда взглянув ей
в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не
может быть», говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его
душу радостью.
Он
в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что нечем было упрекать ее.
В ней было всё, за чтò ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове,
в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто всё то, чтò было между ними, уже давным давно забыто и ни
в каком случае не
может повториться.
Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не
могла ни
в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее
в своей
душе злые чувства и не
могла преодолеть их.
— Ну, и всё гибнет.
В судах воровство,
в армии одна палка: шагистика, поселения, — мучат народ; просвещение
душат. Чтò молодо, честно, то губят! Все видят, что это не
может так итти. Всё слишком натянуто и непременно лопнет, — говорил Пьер (как всегда, вглядевшись
в действия какого бы то ни было правительства, говорят люди с тех пор, как существует правительство). — Я одно говорил им
в Петербурге.
Власть эта не
может быть тою непосредственною властью физического преобладания сильного существа над слабым, преобладания, основанного на приложении или угрозе приложения физической силы, — как власть Геркулеса; она не
может быть тоже основана на преобладании нравственной силы, как то,
в простоте душевной, думают некоторые историки, говоря, что исторические деятели суть герои, т. е. люди, одаренные особенною силой
души и ума и называемою гениальностью.