Неточные совпадения
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его?
Историки с наивной уверенностью
говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был недоволен, одарил своими собственными, т. е. взятыми у других королей жемчугами и бриллиантами императрицу Австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как
говорит его
историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга — казалось не в силах была перенести.
Историк Наполеона Тьер так же, как и другие
историки Наполеона,
говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно.
Весь этот день 25-го августа, как
говорят его
историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Диспозиция эта, про которую с восторгом
говорят французские
историки, и с глубоким уважением другие
историки, была следующая...
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей, в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и
говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Даже иностранные, даже французские
историки признают гениальность русских полководцев,
говоря об этом фланговом марше.
Но не
говоря о том, что ничто не мешало Наполеону итти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу)
историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели.
Когда вот-вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим 40-летним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном, и отдал, как
говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
«C’est grand!» [Это величественно!] —
говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand», и «не grand». Grand — хорошо, не grand — дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких-то особенных существ, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c’est grand, и душа его покойна.
Частный
историк, описывая поход ли 13-го года, или восстановление Бурбонов, прямо
говорит, что события эти произведены волей Александра.
Деревенские жители, не имея ясного понятия о причинах дождя,
говорят, смотря по тому, хочется ли им дождя или вёдра: ветер разогнал тучи и ветер нагнал тучи. Так точно общие
историки: иногда, когда им этого хочется, когда это подходит к их теории, они
говорят, что власть есть результат событий; а иногда когда нужно доказать другое, — они
говорят, что власть производит события.
Эти
историки из всего огромного числа признаков, сопровождающих всякое живое явление, выбирают признак умственной деятельности и
говорят, что этот признак есть причина.
Говоря таким образом,
историки культуры невольно противоречат самим себе, они доказывают, что та новая сила, которую они придумали, не выражает исторических событий, а что единственное средство понимать историю есть та власть, которой они будто бы не признают.
Власть эта не может быть тою непосредственною властью физического преобладания сильного существа над слабым, преобладания, основанного на приложении или угрозе приложения физической силы, — как власть Геркулеса; она не может быть тоже основана на преобладании нравственной силы, как то, в простоте душевной, думают некоторые
историки,
говоря, что исторические деятели суть герои, т. е. люди, одаренные особенною силой души и ума и называемою гениальностью.
Но не
говоря уже о противоречии
историков относительно этих условий; допустив даже, что существует одна общая всем программа этих условий, мы найдем, что исторические факты почти всегда противоречат этой теории.
Третьи
историки признают, что воля масс переносится на исторические лица условно, но что условия эти нам неизвестны. Они
говорят, что исторические лица имеют власть только потому, что они исполняют перенесенную на них волю масс.
Исторические лица,
говорят эти
историки, выражают собою волю масс; деятельность исторических лиц служит представительницею деятельности масс.
Встречаясь с этим затруднением,
историки этого рода придумывают самое неясное, неосязаемое и общее отвлечение, под которое возможно подвести наибольшее число событий, и
говорят, что в этом отвлечении состоит цель движения человечества.
«Если беспрестанно переменяются стоящие во главе животныя и беспрестанно переменяются направления всего стада, то это происходит от того, что для достижения того направления, которое нам известно, животные передают свои воли тем животным, которые нам заметны, поэтому для того чтоб изучать движение стàда, надо наблюдать всех заметных нам животных, идущих со всех сторон стàда». Так
говорят историки третьего разряда, признающие выражениями своего времени все исторические лица, от монархов до журналистов.
Неточные совпадения
Был,
говорит он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил он далеко на севере, там, где греческие и римские
историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря.
Он даже (
говорит его
историк верной) // Мог поднимать больших ячменных два // зерна!
Это — не тот город, о котором сквозь зубы
говорит Иван Дронов, старается смешно писать Робинзон и пренебрежительно рассказывают люди, раздраженные неутоленным честолюбием, а может быть, так или иначе, обиженные действительностью, неблагожелательной им. Но на сей раз Клим подумал об этих людях без раздражения, понимая, что ведь они тоже действительность, которую так благосклонно оправдывал чистенький
историк.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, —
говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал
историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь,
говорила:
— Их ученые,
историки нередко заявляли, что славяне — это удобрение, грубо
говоря — навоз для немцев, и что к нам можно относиться, как американцы относятся к неграм…