Неточные совпадения
Vicomte [Виконт]
рассказал очень мило о
том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m-llе George, [актрисой Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в
тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которою герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это-то великодушие и отмстил смертью герцогу.
— André, [Андрей,] — сказала его жена, обращаясь к мужу
тем же кокетливым тоном, каким она обращалась и к посторонним, — какую историю нам
рассказал виконт о m-llе Жорж и Бонапарте!
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло
то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал
рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно было, для чего он его
рассказывает и для чего его надо было
рассказать непременно по-русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о
том, когда и где кто увидится.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и
рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в
том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью,
рассказывали про нее анекдоты;
тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал
рассказывать о
том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен.
Берг, видимо, наслаждался,
рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал
того, что у других людей могли быть тоже свои интересы.
— Peut-être plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n’avais pas été là, Dieu sait ce qui serait arrivé. Vous savez, mon oncle avant-hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n’a pas eu le temps. J’espère, mon cher ami, que vous remplirez le désir de votre père. [После я, может быть,
расскажу вам, что если б я не была там,
то Бог знает, чтó бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
— Но особенно хорошо, — говорил один,
рассказывая неудачу товарища-дипломата, — особенно хорошо
то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
«И чтó за глупость всё
то, чтó я
рассказываю, как будто это меня интересует, — думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников — вот это счастие!»
Гвардейцы
рассказывали Ростову о своем походе, о
том, как их чествовали в России, Польше и за границей.
Он попросил Ростова
рассказать о
том, как и где он получил рану.
Он
рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно
рассказывают про сражения участвовавшие в них,
то есть так, как им хотелось бы, чтоб оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так как красивее было
рассказывать, но совершенно не так, как оно было.
Ежели бы он
рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о
том, что̀ такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, — или бы они не поверили ему, или, что̀ еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в
том, что с ним не случилось
того, что̀ случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак.
Кроме
того, для
того чтобы
рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы
рассказывать только
то, что̀ было.
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь
то к Борису,
то к князю Андрею,
рассказал, как Бонапарт, желая испытать Марко́ва, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Марко́ва и как, Марко́в тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он всё-таки часто
рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё
рассказывает, что что-то еще есть в его чувстве к государю, что́ не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в
то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в
то время было дано наименование «ангела во плоти».
Растопчин
рассказывал про
то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально
рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для
того, чтоб узнать мнение москвичей об Аустерлице.
Няня-Савишна, с чулком в руках, тихим голосом
рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о
том, как покойница-княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянскою бабой-молдаванкой, вместо бабушки.
— Так ты не боишься со мной играть? — повторил Долохов, и, как будто для
того, чтобы
рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал
рассказывать...
Борис, не торопясь, чистым и правильным французским языком,
рассказал весьма много интересных подробностей о войсках, о дворе, во всё время своего рассказа старательно избегая заявления своего мнения насчет
тех фактов, которые он передавал.
Пьер стал
рассказывать о
том, что́ он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед
то, что́ он
рассказывал, как будто всё
то, что́ сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за
то, что́
рассказывал Пьер.
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось
рассказать то, что́ она видела.
— Ни… что ты, мать, отчего не
рассказывать? Я его люблю. Он добрый. Богом взысканный, он мне, благодетель, 10 рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша, юродивый — истинно божий человек, зиму и лето босо́й ходит. Что ходить, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с
тех слов простилась с угодниками и пошла…
Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом
рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о
том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюся одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня,
рассказывая про
то, что́ он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он
рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с
тою же неопределенною над чем-то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
В
тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией
рассказывал князю Андрею о
том, что комиссия законов существует 50 лет, стóит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства.
Я
рассказал ему всё, как умел, передав
те основания, которые я предлагал в нашей Петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями.
Он только что узнал подробности заседания Государственного Совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом
рассказывал о
том.
Сперанский
рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он
того же мнения.
Мужчины, по-английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и
того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления,
рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Но несмотря на
то, в этот вечер Наташа,
то взволнованная,
то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери.
То она
рассказывала ей, как он хвалил ее,
то как он говорил, что поедет за-границу,
то, что он спрашивал, где они будут жить это лето,
то как он спрашивал ее про Бориса.
Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо
рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила,
то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее.
Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка
рассказывала о своей жизни, — княжне Марье вдруг с такою силой пришла мысль о
том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать.
Она приняла участие только в
том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня
рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
Приехав домой и
рассказав матери о
том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о
том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы. На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала.
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старою мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили,
то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Растопчин один держал нить разговора,
рассказывая о последних
то городских,
то политических новостях.
Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих
то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно
то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на
той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно
рассказывала о
том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет.
Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило
то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много
рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и
рассказал ей про
то, как в прошлый спектакль Семенова играя упала.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели
рассказать всё, что́ она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить
то, что̀ ее мучило.
Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие, обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья,
рассказывал про старых знакомых, и вместе с
тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в
той же зале.
Офицер с двойными усами, Здржинский,
рассказывал напыщенно о
том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности.
Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но напротив имел вид человека, который стыдится
того, чтò ему
рассказывают, хотя и не намерен возражать.
И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом
того, кому он
рассказывал и теснил его в тесном шалаше.
Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи, и что он не жалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу; ежели бы он не знал, что ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности
рассказывать подробности о
том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь?