Неточные совпадения
— А обо мне что́ говорить? —
сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. — Что́ я такое? Je suis un bâtard! [Незаконный сын!] — И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы
сказать это. — Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… — Но он не
сказал, что право. — Я свободен пока, и мне
хорошо. Я только никак не знаю, что́ мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
—
Хорошо, —
сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
— Очень
хорошо, —
сказал англичанин.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда
хорошо евшие и особенно пившие. — Так, пожалуйста же, обедать к нам, —
сказал он.
— Ну, ну,
хорошо! —
сказал старый граф, — всё горячится… Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, — прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно. Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была
хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что́ она
сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это
сказала, и почувствовали неловкость.
— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… —
сказала она, считая по тоненьким пальчикам. —
Хорошо! Так кончено? —
— Наталья Ильинишна очень
хорошо со мной обходится, —
сказал Борис. — Я не могу жаловаться, —
сказал он.
То, что́ вы сейчас
сказали, очень
хорошо, очень
хорошо.
— Мы должны драться до послэднэй капли кров, —
сказал полковник, ударяя по столу, — и умэр-р-рэт за своэго импэратора, и тогда всэй будэт
хорошо.
А всё будет
хорошо и маменьке она не
скажет...
— Это было бы
хорошо, —
сказала она. — Я ничего не хотела и не хочу. —
— Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, —
сказала она. — Прекрасно! Очень
хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
— Уехал? Ну и
хорошо! —
сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
— Но особенно
хорошо, — говорил один, рассказывая неудачу товарища-дипломата, — особенно
хорошо то, что канцлер прямо
сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и
сказал: «
Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что́ происходило и что́ ему сообщали, было именно то, что́ он уже предвидел.
«
Хорошо!»
сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся пред ним поле сражения, как бы что-то соображая.
—
Хорошо! —
сказал Багратион.
—
Хорошо,
хорошо, —
сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
— Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y êtes très bien, [
Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там
хорошо,] —
сказал голос Анны Павловны.
«Tout ça est bel et bon, mais il faut que ça finisse», [Всё это прекрасно, но всему должен быть конец,] —
сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем
хорошо поступает в этом деле.
— Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтобы
хорошо помнить, чтобы всё помнить, — с старательным жестом
сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. — И я помню Николиньку, я помню, —
сказала она. — А Бориса не помню. Совсем не помню…
— Очень
хорошо, извольте подождать, —
сказал он генералу по-русски, тем французским выговором, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что-то выслушать), князь Андрей с веселою улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
—
Хорошо!
хорошо! мы обо всем переговорим, —
сказал князь Андрей, — только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
— Главе французского правительства, au chef du gouvernement français, — серьезно и с удовольствием
сказал князь Долгоруков. — Не правда ли, что
хорошо?
—
Хорошо,
хорошо, —
сказал Багратион, — благодарю вас, господин офицер.
—
Хорошо,
хорошо, —
сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
— Ничего, княжна, не беспокойтесь, —
сказала Марья Богдановна, — и без доктора всё
хорошо будет.
—
Хорошо, —
сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете.
—
Хорошо, — отвечал Долохов, окончив итог, —
хорошо! 21 рубль идет, —
сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6000 старательно написал 21.
—
Хорошо, —
сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: — Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… —
сказал ритор спокойно и быстро.
—
Хорошо, —
сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. — Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
— Отчего же? —
сказал князь Андрей. — Убить злую собаку даже очень
хорошо.
— Ну,
хорошо,
хорошо, после расскажешь, — краснея
сказала княжна Марья.
— Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях, —
сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и
хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
«Что об этом думать много и так
хорошо»,
сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванию носка.
— Как тебе
сказать, — отвечала Наташа, — я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и так мне спокойно,
хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
— Как
хорошо! Право отлично, —
сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
— Нет, мне отлично, отлично. Мне так
хорошо, — с недоумением даже
сказала Наташа. Они долго молчали.
— Нет, — отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. — А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хороша выступала,
хорошо… —
сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
— Еще как! —
сказал он. — У меня бывало, что всё
хорошо, все веселы, а мне придет в голову, чтó всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
— Это метампсикоза, —
сказала Соня, которая всегда
хорошо училась и все помнила. — Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
— Ах, так
хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама
сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить! Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее
сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
— Так
хорошо? —
сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтоб узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из-под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
— Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком
хорошо! —
сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
— Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, —
сказал граф Растопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему
хорошо знакомом.
—
Хорошо,
хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском Совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, —
сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большою рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая, серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё
хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна
сказала...
— Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду
сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь,
хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
— Да, ведь вы очень дружны с Болконским, верно что-нибудь передать хочет, —
сказал граф. — Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё
хорошо было! — И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.