Неточные совпадения
И по
закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого
движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и
движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностию приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны, и что в этой науке есть свои неизменные
законы,
законы облического
движения, обхода и т. п.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность
движения. Человеку становятся понятны
законы какого бы то ни было
движения только тогда, когда он рассматривает произвольно-взятые единицы этого
движения. Но вместе с тем из этого-то произвольного деления непрерывного
движения на прерывные единицы, проистекает большая часть человеческих заблуждений.
В отыскании
законов исторического
движения происходит совершенно то же.
Постижение
законов этого
движения есть цель истории.
Но для того, чтобы постигнуть
законы непрерывного
движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы.
Первые 15 лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное
движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное
движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. — Какая причина этого
движения, или по каким
законам происходило оно? спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей, в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это
движение, и вот
законы его.
Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают на чем держится земля, но знают, что есть
законы, управляющие
движением и ее и других планет.
Прошло семь лет после 12-го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои бepeгà. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что
законы, определяющие их
движение, неизвестны нам) продолжали свое действие.
Историческое море, не направлялось как прежде, порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица не носились как прежде, волнами от одного бèpeгa к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие
движение масс приказаниями войн, походов, сражений, теперь отражали бурлившее
движение политическими и дипломатическими соображениями,
законами, трактатами…
Души и свободы нет, потому что жизнь человека выражается мускульными
движениями, а мускульные
движения обусловливаются нервною деятельностью; души и свободы нет, потому что мы в неизвестный период времени произошли от обезьян, — говорят, пишут и печатают они, вовсе и не подозревая того, что, тысячелетия тому назад, всеми религиями, всеми мыслителями не только признан, но никогда и не был отрицаем тот самый
закон необходимости, который с таким старанием они стремятся доказать теперь физиологией и сравнительной зоологией.
Для истории признание свободы людей как силы, могущей влиять на исторические события, т. е. не подчиненной
законам, есть то же, чтó для астрономии признание свободной силы
движения небесных сил.
Признание это уничтожает возможность существования
законов, т. е. какого бы то ни было знания. Если существует хоть одно свободно двигающееся тело, то не существует более
законов Келлера и Ньютона и не существует более никакого представления о
движении небесных тел. Если существует один свободный поступок человека, то не существует ни одного исторического
закона и никакого представления об исторических событиях.
Чем более раздвигается перед нашими глазами это поприще
движения, тем очевиднее
законы этого
движения. Уловить и определить эти
законы составляет задачу истории.
Когда Ньютон высказал
закон тяготения, он не сказал, что солнце или земля имеет свойство притягивать; он сказал, что всякое тело, от крупнейшего до малейшего, имеет свойство как бы притягивать одно другое, т. е., оставив в стороне вопрос о причине
движения тел, он выразил свойство, общее всем телам, от бесконечно-великих до бесконечно-малых.
И если история имеет предметом изучение
движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать
законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно-малым элементам свободы.
С тех пор как сказано и доказано, что количество рождений или преступлений подчиняется математическим
законам, и что известные географические и политико-экономические условия определяют тот или другой образ правления, что известные отношения населения к земле производят
движения народа, с тех пор уничтожились в сущности своей те основания, на которых строилась история.
Как для астрономии трудность признания
движения земли состояла в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства неподвижности земли и такого же чувства
движения планет, так и для истории трудность признания подчиненности личности
законам пространства, времени и причин состоит в том, чтобы отказаться от непосредственного чувства независимости своей личности.
Но, как в астрономии новое воззрение говорило: «правда, мы не чувствуем
движения земли, но, допустив ее неподвижность, мы приходим к бессмыслице; допустив же
движение, которого мы не чувствуем, мы приходим к
законам», так и в истории новое воззрение говорит: «правда, мы не чувствуем нашей зависимости, но, допустив нашу свободу, мы приходим к бессмыслице; допустив же свою зависимость от внешнего мира, времени и причин, приходим к
законам».
Неточные совпадения
Между тем симпатия их росла, развивалась и проявлялась по своим непреложным
законам. Ольга расцветала вместе с чувством. В глазах прибавилось света, в
движениях грации; грудь ее так пышно развилась, так мерно волновалась.
Но зато есть щели, куда не всегда протеснится сила
закона, где бессильно и общественное мнение, где люди находят способ обойтись без этих важных посредников и ведаются сами собой: вот там-то машина общего
движения оказывается неприложимою к мелким, индивидуальным размерам и колеса ее вертятся на воздухе.
За границей теперь как будто и не бьют совсем, нравы, что ли, очистились, али уж
законы такие устроились, что человек человека как будто уж и не смеет посечь, но зато они вознаградили себя другим и тоже чисто национальным, как и у нас, и до того национальным, что у нас оно как будто и невозможно, хотя, впрочем, кажется, и у нас прививается, особенно со времени религиозного
движения в нашем высшем обществе.
Так, как в математике — только там с большим правом — не возвращаются к определению пространства,
движения, сил, а продолжают диалектическое развитие их свойств и
законов, так и в формальном понимании философии, привыкнув однажды к началам, продолжают одни выводы.
Та сторона
движения, которую комитет представлял, то есть восстановление угнетенных национальностей, не была так сильна в 1851 году, чтоб иметь явно свою юнту. Существование такого комитета доказывало только терпимость английского законодательства и отчасти то, что министерство не верило в его силу, иначе оно прихлопнуло бы его или alien биллем, [
законом об иностранцах (англ.).] или предложением приостановить habeas corpus.