Неточные совпадения
— Совершенно с вами согласен, — отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, — я убежден, что
русские должны умирать или побеждать, — сказал он, сам чувствуя так же, как и
другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с
другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием
русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил...
На одной из станций он обогнал обоз
русских раненых.
Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал
русский говор),
другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Другой парламентер поехал в
русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие
русским войскам на три дня.
[
Русские вели себя доблестно, и вещь — редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против
другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения»].
12-го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров —
русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15-ти верстах от Ольмюца и на
другой день прямо на смотр, к 10-ти часам утра, вступила на ольмюцкое поле.
На
другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и
русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора,
русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80-ти-тысячной армии.
Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками,
русские колонны и одна за
другою скрывались в море тумана.
— Нынче так много пленных, чуть не вся
русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, — сказал
другой офицер.
В то время
русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили,
другие искали объяснений такому странному событию в каких-нибудь необыкновенных причинах.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями — одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые
русские ассигнации для ввоза в Россию и
другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии — сделал третье распоряжение о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (légion d’honneur), которой Наполеон был сам главою.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни.
Русские казаки и трубач и французские гусары молча изредка глядели
друг на
друга.
Они проехали деревню Рыконты мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших
русский мундир, и выехали на
другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Это были
русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и
другие.
Пфуль с первого взгляда, в своем
русском, генеральском, дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много
других немецких теоретиков-генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805-м году; но он был типичнее всех их. Такого немца-теоретика, соединявшего в себе всё, чтò было в тех немцах, еще не видал никогда князь Андрей.
Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было с одной стороны вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с
другой стороны характер, который приняла война от сожжения
русских городов и возбуждения ненависти к врагу в
русском народе.
В исторических сочинениях о 1812-м годе авторы-французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить
другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки
русского языка и музыки и разговаривала с Десалем;
другую часть дня она проводила с книгами, старухой-няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в
других, те таинственные струи народной,
русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были
русские, и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и
другие мужики напали на бывшего старосту.
—
Другой штраф за галлицизм, — сказал
русский писатель, бывший в гостиной. — «Удовольствие быть» — не по-русски.
— Что́, мусью, видно
русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, — сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал
другого.
Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул всё будущее сражение справа налево (со стороны
русских), и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем вся кое
другое поле в России) и на этом поле произошло всё сражение 26-го числа.
(Вне этого пространства, с одной стороны была сделана
русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с
другой стороны за Утицей было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.)
В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкающей стрельбы ружейной и пушечной, то появлялись одни
русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать
друг с
другом, кричали и бежали назад.
Дивизия Фриана, так же как и
другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что
русские держатся на своих местах и производят un feu d’enfer, [адский огонь,] от которого тает французское войско.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали
друг другу на разных концах армии, на то, чтó сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, чтó сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же, как и в душе каждого
русского человека.
Ни то ни
другое войско не распадаются, но
русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с
другим, с бо́льшею стремительностью несущимся на него шаром; и также необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на
другое утро; французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на
русское войско.
Допуская мнение Барклая и
других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись
русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на
другой день на правое крыло французов.
— Шапку-то сними… шапку-то, — заговорили в толпе, обращаясь
друг к
другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за
русскую речь, не понимал, что̀ ему говорили и прятался за
других.
Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25-го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал не раздеваясь на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом;
другое было то неопределенное, исключительно-русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира.
Хотя источник chagrin [горе] г-на Мишо и должен был быть
другой, чем тот, из которого вытекало горе
русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него...
И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане, караульные
другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только 17-го из содержащихся зачем-то, по приказанию высшего начальства, взятых
русских.
Очевидно,
русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого
русского порядка жизни, Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем
другой, но твердый французский порядок.
— C’est un espion russe, [ — Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас… — Это
русский шпион.] — перебил его Даву, обращаясь к
другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе, Пьер вдруг быстро заговорил...
Во-вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для
русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при
других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для
русского и спасительным для французского войска.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие-нибудь выгоды, но мог бы погубить
русскую армию, ежели бы при том не было совпадения
других условий.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе
русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего
другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают
другой ряд действий, который бы с такою же несомненностью и независимостью от всего того, чтò бы ни предприняли
русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, чтò сделал Наполеон.
С
другой стороны несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми
русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен.
Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и
русских пленных, отделившимся от
других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску.
Слышны были явственно их не-русские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы
друг другу.
Все они побросали
друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа, и убегали, только по ночам справа полукругами обходя
русских.
В-четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов, — людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия
русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и
другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделить дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и уже забранные пленные мерли с голода.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В
другом месте он заметил
русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что-то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти
русских начальников, обвинявших
друг друга и в особенности Кутузова.
Война 1812-го года, кроме своего дорогого
русскому сердцу народного значения, должна была иметь
другое — европейское.
Так же как трудно объяснить для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кучки, одни прочь из кучки, таща соринки, яйца и мертвые тела,
другие назад в кучку — для чего они сталкиваются, догоняют
друг друга, дерутся, — так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие
русских людей, после выхода французов, толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою.
Представляется ли мне благом сохранение в 12-м году дома моего отца в Москве, или слава
русских войск, или процветание Петербургского или
других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение — прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, еще
другие, более общие и недоступные мне цели.