Неточные совпадения
Самосжигание, как религиозный подвиг —
русское национальное явление, почти неведомое
другим народам.
Если, с одной стороны,
русская народная религиозность связывала божественный и природный мир, то, с
другой стороны, апокрифы, книги, имевшие огромное влияние, говорили о грядущем приходе Мессии.
В XIX в.
русская интеллигенция ушла из государства, по-иному и в
других условиях, но также ушла к вольности.
Обскурантское обрядоверие было одним из полюсов
русской религиозной жизни, но на
другом полюсе было искание Божьей правды, странничество, эсхатологическая устремленность.
Раскол внушал
русскому народу ожидание антихриста, и он будет видеть явление антихриста и в Петре Великом, и в Наполеоне, и во многих
других образах.
Для
русской христианской проблематики очень интересно, что в Александровскую эпоху жили величайший
русский поэт Пушкин и величайший
русский святой Серафим Саровский, которые никогда
друг о
друге ничего не слышали.
Русские марксисты будут западниками в
другом смысле, а в марксизме коммунистов раскроются некоторые черты
русского мессианизма.
Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами истории и предвидит катастрофы. Он не любит революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной.
Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой силе в
других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут» истории. В стихотворении, написанном по совсем
другому поводу, есть изумительные строки...
Тут нужно вспомнить слова Вл. Соловьева:
русским нигилистам свойствен такой силлогизм — человек произошел от обезьяны, следовательно, будем любить
друг друга.
Писарев и журнал «
Русское слово» представляли
другие течения в 60-е годы, чем Чернышевский и журнал «Современник».
Революционная тактика Нечаева, допускавшая самые аморальные средства, оттолкнула большую часть
русских революционеров народнического направления, она испугала даже Бакунина, об анархизме которого речь будет в
другой главе.
Теперь переходим в
другой климат, в котором расцветал
русский гений.
Но Вл. Соловьев не был народником, и, в отличие от
других представителей
русской мысли, он признает положительную миссию государства, требуя только, чтобы государство было подчинено христианским началам.
Он входит в
русскую идею
другими сторонами своего творчества, как самый замечательный представитель
русской религиозной философии XIX в.
Разрешить земельный вопрос упразднением земельной собственности и указать
другим народам путь разумной, свободной и счастливой жизни — вне промышленного, фабричного, капиталистического насилия и рабства — вот историческое призвание
русского народа».
Но
русский народ подстерегают опасности, с одной стороны, обскурантского отрицания культуры вместо эсхатологической критики ее, а с
другой стороны, механической, коллективистической цивилизации.
Синода признавались его
друзьями и учениками [Кн. А. Оболенский и Лукьянов.], от него пошли братья Трубецкие и столь отличный от них С. Булгаков, с ним себя связывали и ему поклонялись, как родоначальнику,
русские символисты А. Блок и А. Белый, и Вячеслав Иванов готов был признать его своим учителем, его считали своим антропософы.
Но, тем не менее, соловьевское учение о Богочеловечестве есть оригинальный плод
русской мысли, этого учения в такой форме нет ни у Шеллинга, ни у
других представителей западной мысли.
Он делает страшное предсказание: «
Русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всего
другого по смертному пути всесмешения… и мы неожиданно из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабо церковных, — родим антихриста».
Социальная проблема у меня играет гораздо большую роль, чем у
других представителей
русской религиозной философии, я близок к тому течению, которое на Западе называется религиозным социализмом, но социализм этот — решительно персоналистический.
Это входило у меня в привычку. Когда же после Тургенева и
других русских писателей я прочел Диккенса и «Историю одного города» Щедрина, — мне показалось, что юмористическая манера должна как раз охватить и внешние явления окружающей жизни, и их внутренний характер. Чиновников, учителей, Степана Яковлевича, Дидонуса я стал переживать то в диккенсовских, то в щедринских персонажах.
Неточные совпадения
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к
другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для истории
русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
На
другой день по своем приезде князь в своем длинном пальто, со своими
русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными воротничками, в самом веселом расположении духа пошел с дочерью на воды.
— Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы,
Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения,
другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы вот только смеемся.
Услыхав с
другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся и, увидав
русского графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер был и что дело с наймом палаццо состоялось.
В чем состояла особенность его учения, Левин не понял, потому что и не трудился понимать: он видел, что Метров, так же как и
другие, несмотря на свою статью, в которой он опровергал учение экономистов, смотрел всё-таки на положение
русского рабочего только с точки зрения капитала, заработной платы и ренты.