Неточные совпадения
Вне
дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжающих экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны
графа.
Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы
графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо,
граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на-цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что́ делалось в
доме) о получении письма, тихим шагом вошла к
графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся.
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего
дома; под наблюдением графини и заботливостью
графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера.
Люди, дававшие направление разговорам, как-то:
граф Растопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев,
граф Марков, князь Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по
домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве
дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер
граф Безухов.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый
граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из
дому, и преимущественно в комнате барышень.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон
дом старого
графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему-то смеявшуюся, веселившуюся между другою молодою половиной общества, всё спрашивал себя: «О чем она думает? Чему она так рада!».
Из мужчин домашними людьми в
доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый
граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Молодой
граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо их и пошел в
дом.
Таковы были Диммлер-музыкант с женой, Фогель — танцовальный учитель с семейством, старушка-барышня Белова, жившая в
доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у
графа, чем
дома.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня.
Граф более чем когда-нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких-нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский
дом и подмосковную, а для продажи
дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Растопчин сказал главнокомандующему, звавшему
графа обедать в Николин день, что он не может быть...
Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей
графу свое гостеприимство.
— Всё вдруг подошло, — отвечал
граф. — Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на
дом. Уж ежели милость ваша будет, я времячко выберу, съезжу в Марьинское на денек, вам девчат моих прикину.
— Ну, Господи благослови, — проговорил
граф, полу-шутя, полу-серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил,
дома ли князь и княжна.
— Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! — сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно, — в моем
доме, — мерзавка-девчонка, только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от
графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
— Очень, говорят, плохи дела их, — сказала Жюли. — И он так бестолков — сам
граф. Разумовские хотели купить его
дом и подмосковную, и всё это тянется. Он дорожится.
— Вот как сделайте, — сказал Борис. — Je vous ferai les honneurs du camp [Я вас буду угощать лагерем.]. Лучше всего вы увидите всё оттуда, где будет
граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся и милости прошу у меня ночевать и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, — он указал третий
дом в Горках.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой
дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
По обычной беспечности
графа, 28-го августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из Рязанской и Московской деревень подводы для подъема из
дома всего имущества пришли только 30-го.
Старый
граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в
дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их.
У
графа в
доме были дорогие gobelins [гобелены] и персидские ковры.
— Пожалуйте, ваше сиятельство, в галлерею: там как прикажете на счет картин? — сказал дворецкий. И
граф вместе с ним вошел в
дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
— Послушай,
граф, ты довел до того, что за
дом ничего не дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в
доме на 100 тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри; вон напротив, у Лопухиных еще третьего дня всё до чиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
— Как бы
граф дома были, — извиняясь всё говорила Мавра Кузьминишна.
«Ваше сиятельство, из Вотчинного Департамента пришли, от директора за приказаниями… Из Консистории, из Сената, из Университета, из Воспитательного
Дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого
дома смотритель»… всю ночь не переставая докладывали
графу.
— Где он? — сказал
граф, и в ту же минуту как он сказал это, он увидал из-за угла
дома выходившего между двух драгун молодого человека с длинною тонкою шеей, с головой до половины выбритою и заросшею. Молодой человек этот был одет в щегольской когда-то, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищенные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный
дом в Сокольниках.
Приехав в свой загородный
дом и занявшись домашними распоряжениями,
граф совершенно успокоился.