Неточные совпадения
— Император Александр, — сказала она с грустью, сопутствовавшею всегда ее речам об императорской фамилии, — объявил, что он предоставит самим
французам выбрать образ правления. И я думаю, нет сомнения, что вся нация, освободившись от узурпатора, бросится в
руки законного короля, — сказала Анна Павловна, стараясь быть любезной с эмигрантом и роялистом.
Француз-доктор, — стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, — неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную
руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался.
В то время как он говорил, будто невидимою
рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней
французами открылась перед ними.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими
руками швыряет
французам ядра.
Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул
руку и изо всех сил побежал в лес от
француза.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из
рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат. Солдаты без команды стали стрелять.
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего
француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на
руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему
рукой, в виде приветствия. Ростову всё так же было неловко и чего-то совестно.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии
французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были не хорошие, встал, как бы разминая ноги и, взяв под
руку Щербинина, отвел его в сторону.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому была подведена. Немолодой, обворожительный
француз положил ей на голову
руки и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что-то в роде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grâce. [благодать.]
Подобно той обезьяне, которая, запустив
руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного и этим губит себя,
французы, при выходе из Москвы очевидно должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами.
Как ни лестно было
французам обвинять зверство Растопчина, и русским обвинять злодея Бонапарта, или потом влагать героический факел в
руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева, и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей.
Французский офицер, улыбаясь, развел
руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и прихрамывая пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в
руках. С хитростью безумного, Макар Алексеич оглядел
француза и, приподняв пистолет, прицелился.
— Brigand, tu me la payeras, — сказал
француз, отнимая
руку.
Пьер продолжал по-французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека.
Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически-нежное выражение, и он протянул
руку.
Француз выставил грудь и сделал царский жест
рукой.
— Vous m'avez sauvé la vie. Vous êtes français. Vous me demandez sa grâce? Je vous l'accorde. Qu'on emmène cet homme, [ — Вы спасли мне жизнь. Вы
француз. Вы хотите, чтоб я простил его? Я прощаю его. Увести этого человека,] — быстро и энергично проговорил французский офицер, взяв под
руку произведенного им за спасение его жизни во
французы Пьера, и пошел с ним в комнату.
— Français ou prince russe incognito, [ —
Француз или русский князь инкогнито,] — сказал
француз, оглядев хотя и грязное, но тонкое белье Пьера и перстень на его
руке. — Je vous dois la vie et je vous offre mon amitié. Un Français n’oublie jamais ni une insulte ni un service. Je vous offre mon amitié. Je ne vous dis que ça. [ — Я обязан вам жизнью и я предлагаю вам дружбу.
Француз никогда не забывает ни оскорбления, ни услуги. Я предлагаю вам мою дружбу. Больше я ничего не говорю.]
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смыcле), что Пьер, отвечая бессознательною улыбкой на улыбку
француза, пожал протянутую
руку.
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку,
француз дернул за
руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
Старик всхлипывая говорил что-то, но Пьер только мельком видел это; всё внимание его было обращено на
француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув
руки из карманов, взялся за ее шею.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от
французов, длинный мародер в капоте уже рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь
руками за шею, кричала пронзительным голосом.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и вероятно он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой-то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие
французы с шарфами на
руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо-превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которою обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Потом две пары
французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один всё крестился, другой чесал спину и делал губами движение подобное улыбке. Солдаты, торопясь
руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Был дым, и
французы с бледными лицами и дрожащими
руками что-то делали у ямы.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять, как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью-то кровь и бледные испуганные лица
французов, опять что-то делавших у столба, — дрожащими
руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: чтò это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
— Ça leur apprendra à incendier, [Это научит, их поджигать,] — сказал кто-то из
французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем-нибудь в том, чтò было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул
рукою и пошел прочь.
— Вишь, в самый раз, — приговаривал Платон, обдергивая рубаху.
Француз, просунув голову и
руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на
французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие
руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать всё, чтò он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, чтò спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и, обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел
француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные
руки, с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое, мрачное лицо, с насупленными бровями, ясно виднелось в свете угольев.
— Ça lui est bien égal, — проворчал он быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним… — brigand. Va! [Ему все равно,… разбойник, право!] — И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул
француз, сидел у костра и трепал по чем-то
рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собаченку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французскою армиею, и в том, что отсталые больные у
французов — оставались в
руках врага, а отсталые русские оставались у себя дома.
Одна кучка
французов стояла близко у дороги, и два солдата — лицо одного из них было покрыто болячками, — разрывали
руками кусок сырого мяса. Что-то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжающих, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Морель, маленький, коренастый
француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по-бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубёнку. Он, видимо захмелев, обнявши
рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.