Неточные совпадения
— Я
думала, не случилось ли что́? — сказала
княжна и с своим неизменным, каменно-строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
— Вот видите ли, моя милая
княжна и кузина, Катерина Семеновна, — продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, — в такие минуты, как теперь, обо всем надо
подумать. Надо
подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые
думают, что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у
княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только
думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
«Она мне льстит»,
подумала княжна, отвернулась и продолжала читать.
Но
княжна никогда не видела хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не
думала о себе.
С этою успокоительною мыслью (но всё-таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты)
княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не
думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и чтó скажет.
Анатоль, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутою вперед грудью, а назад — спиною, покачивая одною отставленною ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на
княжну, видимо совершенно о ней не
думая.
Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет
думать о том, чтобы занять его, обратилась к старому князю.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу
княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей
княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! —
подумал он, злобно взглянув на дочь. — Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Княжна Марья вовсе не
думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? —
думала княжна Марья. — Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что̀ я о нем
думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не
думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к
княжне Марье.
«Как она меня любит! —
думала княжна Марья. — Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?»
думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
«Quelle délicatesse», [Какая деликатность,] —
подумала княжна. — Неужели Amélie (так звали m-lle Bourienne)
думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне? — Она подошла к m-lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное — добрый»,
думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто-то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто-то был он — дьявол, и он — этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Княжна Марья подходила в тот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, чтò она об этом
думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячею водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла
думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала...
«Мое призвание другое, —
думала про себя
княжна Марья, мое призвание — быть счастливою другим счастием, счастьем любви и самопожертвования.
Может быть, и я сделала бы то же!…»
думала княжна Марья
«Хорошо бы это было, —
подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, — хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется
княжне Марье.
Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?»
думала она.
«Это Андрей! —
подумала княжна Марья.
— Как хочешь — право… я
думаю… а как хочешь, — сказала
княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
«Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится»,
подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую.
Княжна Марья всё стояла у кровати и тихо качала ребенка.
— Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, — сказал Пьер. — Princesse, ma parole, je n’ai pas voulu l’offenser, [ —
Княжна, я право, не хотел ее обидеть,] я так только. Ты не
думай, я пошутил, — говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину.
Княжна Марья
думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Княжна никогда не
думала об этом гордом слове: «справедливость».
Как никто не понял этого? —
думала княжна Марья.
Когда Федосьюшка пошла спать,
княжна Марья долго
думала над этим и наконец решила, что, как ни странно это было — ей надо было итти странствовать.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить — пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где-нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…»
думала княжна Марья.
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что́ она слышала; она
думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
— Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? — сказала
княжна Марья, продолжая
думать о своем утреннем разговоре с отцом.
— Vraiment? [ — Правда?] — сказала
княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая
думать о своем горе. — «Мне бы легче было, —
думала она, — ежели бы я решилась поверить кому-нибудь всё, что́ я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство
княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что́ он скорее чувствовал, чем
думал.
— Я
думаю нет, — сказал он, — а впрочем да. Она не удостоивает быть умною… Да, нет, она обворожительна, и больше ничего. —
Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
— Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, — пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. М-llе Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и
княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что̀ им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они
думали друг о друге.
— Я
думаю,
княжна, что теперь неудобно говорить об этом, — сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
Как только она начинала
думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о
княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине.
— Нет, чего же жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, — сказала Марья Дмитриевна, что-то отыскивая в ридикюле. — Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что́ не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. — Найдя в ридикюле то, что́ она искала, она передала Наташе. Это было письмо от
княжны Марьи. — Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не
подумала, что она тебя не любит.
«Впрочем», писала она, «не
думайте, чтоб отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына».
Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chère princesse», [Милая
княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что́ ж дальше могла написать она после всего того, что́ было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое»,
думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтобы не
думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
Наташа подошла к столу и, не
думав ни минуты, написала тот ответ
княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала
княжне Марье, что все недоразумения их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее, ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.
— Ах Боже мой! Боже мой! — сказал он. — И как
подумаешь, чтό и кто — какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! — сказал он со злобою, испугавшею
княжну Марью.
— Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, — сказал он и, хотя он до этой минуты не
думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели
княжна Марья уже уговаривает меня простить, то значит давно мне надо было наказать»,
подумал он. И, не отвечая более
княжне Марье, он стал
думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
О войне
княжна Марья
думала так, как
думают о войне женщины.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но
княжна Марья, забывшая географическое положение Немана,
думала, что то, что ее отец говорит, правда.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что ее отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и
думать об этом.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как
думал князь Андрей.
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но
княжна Марья
думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение),
думала, что он что-то хотел сказать ей. Он очевидно страдал и физически и нравственно.