Неточные совпадения
Хотя, действительно, Пьер
был несколько больше
других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
Тем анекдот и кончился.
Хотя и непонятно
было, для чего он его рассказывает и для чего его надо
было рассказать непременно по-русски, однако Анна Павловна и
другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки о будущем и прошедшем бале, спектакле, о том, когда и где кто увидится.
— Да, ma chère, — сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. — Вот его
друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не
хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве
было готово, и всё. Вот дружба-то? — сказал граф вопросительно.
Пьер
хотел сначала сесть на
другое место, чтобы не стеснять даму,
хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это
было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь
есть лицо, которое обязано совершить какой-то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен
был принимать от всех услуги.
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно
было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку,
хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак,
другого за неправильность ряда, он подошел к 3-й роте.
— Если вы, милостивый государь, — заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, —
хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь
другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! [ — И да здравствует весь свет!]
Хотя не
было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели
друг на
друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись — немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
Что прикрытия не
было, этого не сказал Тушин,
хотя это
была сущая правда. Он боялся подвести этим
другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Ну, а потом? говорит опять
другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не
будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что́ ж? — «Ну, а потом… — отвечает сам себе князь Андрей, — я не знаю, что́
будет потом, не
хочу и не могу знать; но ежели
хочу этого,
хочу славы,
хочу быть известным людям,
хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я
хочу этого, что одного этого я
хочу, для одного этого я живу.
Получив это известие поздно вечером, когда он
был один в своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на
другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но
был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и,
хотя и
был гневен на вид, ничего никому не сказал.
— Ma bonne amie, [Милый
друг] — сказала маленькая княгиня утром 19-го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия
была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению,
хотя и не знавшей его причины, —
была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
— Нет, но я тысячу раз влюблялся и
буду влюбляться,
хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Maman не
хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, — сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего
друга.
— Несправедливо то, что́
есть зло для
другого человека, — сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и
хотел высказать всё то, что́ сделало его таким, каким он
был теперь.
— Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой
будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть.
Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его
хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
Ростов не смел уговаривать Денисова,
хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и
другими офицерами,
был самый верный, и
хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Самому ему нельзя
было итти к дежурному генералу, так как он
был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и
хотел, не мог сделать этого на
другой день после приезда Ростова.
— И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный — очень хороший. Вот
другая ее сестра — одной фамилии, а совсем
другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот
будете приходить к нам… — продолжал Берг, он
хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай
пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
И чтó ж, мой
друг? вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно
было умереть, и каким образом эта смерть
была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого,
хотя мы их большею частью не понимаем,
суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению.
— Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия
есть счастье, спокойствие
других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге — с этими вы в своем праве, они знают, чего вы
хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!..
Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не
захотел итти на службу и не
захотел бы
другой и третий и тысячный капрал и солдат, на столько менее людей
было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы
быть.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском, генеральском, дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым,
хотя он никогда не видал его. В нем
был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много
других немецких теоретиков-генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805-м году; но он
был типичнее всех их. Такого немца-теоретика, соединявшего в себе всё, чтò
было в тех немцах, еще не видал никогда князь Андрей.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с нею. Но за то, когда он выходил в
другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что
хотя и
есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Как ни счастлив
был Петя, но ему всё-таки грустно
было итти домой и знать, что всё наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому
было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на
другой день,
хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда-нибудь побезопаснее.
Вы слышали верно о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!» И действительно,
хотя неприятель
был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем: но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой
друг, не достает…» и т. д.
— Я бы вас проводил, да ей Богу — вот (доктор показал на горло) — скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. вы знаете, граф, завтра сражение; на сто тысяч войска, малым числом 20 тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. 10 тысяч телег
есть, да ведь нужно и
другое; как
хочешь, так и делай.
Офицеры
хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим
другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на. толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так
было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
— Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! — слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей
хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему
было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что
другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и
другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять
друг друга, и на всех лицах
было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и
быть убитому? Убивайте, кого
хотите, делайте, что́
хотите, а я не
хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что́ они делали, бросить всё и побежать куда попало.
— Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить
хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на 100 тысяч добра. Я, мой
друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых
есть правительство. Они знают. Посмотри; вон напротив, у Лопухиных еще третьего дня всё до чиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Хотя, вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей, приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты
будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти, не только над Болконским, но над всею Россией заслонял все
другие предположения.
Хотя источник chagrin [горе] г-на Мишо и должен
был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он
был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него...
Пьер
хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять, как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью-то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что-то делавших у столба, — дрожащими руками толкая
друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: чтò это такое? Тот же вопрос
был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон
захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно
было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают на чем держится земля, но знают, что
есть законы, управляющие движением и ее и
других планет.
Напев разростался, переходил из одного инструмента в
другой, Происходило то, чтó называется фугой,
хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, чтó такое фуга.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал, что невозможно ступить на них; но когда все поднялись, он пошел прихрамывая и потом, когда разогрелся, пошел без боли,
хотя к вечеру еще страшнее
было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о
другом.
Он испугался своей жалости к этому человеку и
хотел уйти, но
другого костра не
было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
Это
были два, прятавшиеся в лесу, француза. Хрипло говоря что-то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один
был повыше ростом в офицерской шляпе и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он
хотел сесть, но упал на землю.
Другой маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат,
был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что-то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Теперь он так же забывал то, чтó ему говорили и то, чтó
было перед ним; но теперь с чуть заметною, как будто насмешливою, улыбкой, он всматривался в то самое, чтó
было перед ним, вслушивался в то, чтó ему говорили,
хотя очевидно видел и слышал что-то совсем
другое.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский,
хотя и никогда не
был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно
друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле, и
был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
— Да, я и
хотел сказать вам, — сказал он, отвечая как на слова, на ее взгляд. — Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна,
друг мой, выслушайте меня. Я всё знаю. Я знаю, что не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я
хочу быть братом ей. Нет, я не этого… не
хочу, не могу…
«Я ничего и не ожидала
другого», говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. «Мне нет никакого дела до него, и я только
хотела видеть старушку, которая
была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».