Неточные совпадения
Нет, я вам вперед говорю, если вы мне не скажете, что
у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист), — я вас больше не знаю, вы уж не
друг мой, вы уж не мой верный раб,
как вы говорите.]
— Да, ваша правда, — продолжала графиня. — До сих пор я была, слава Богу,
другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, — говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что
у детей их нет тайн от них. — Я знаю, что я всегда буду первою confidente [советницей] моих дочерей, и что Николинька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так,
как эти петербургские господа.
— Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще
другие; она и нашла их
у меня на столе и сказала, что покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь,
как он с ней целый день… Наташа! За чтó?…
— Бонапарте в рубашке родился. Солдаты
у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор
как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только
друг друга. Он на них свою славу сделал.
Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, — может быть, и то и
другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился
у стола,
как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение.
— Ты всем хорош, André, но
у тебя есть какая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было,
какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить такой человек,
как mon père? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы,
как я.
В
другой, более счастливой роте, так
как не
у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая боченок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход, Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей,
как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым
другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно
у князя Василия — в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
В день именин Элен
у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких,
как говорила княгиня, родные и
друзья.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога,
как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья и он тронулся, сопутствуемый беспорядочно-заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь
у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из-за свиты, окружавшей императоров.
«
Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так,
как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так,
как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так,
как с озлобленными и испуганными лицами тащили
друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то экипаж и фонари стояли
у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с
другою свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый,
как показалось княжне Марье, голос, говорил что-то.
— Ну, Денисов
другое дело, — отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, — надо понимать,
какая душа
у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
На
другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали
у цыган все его московские приятели, и он не помнил,
как его уложили в сани и
как везли первые три станции.
У ангела была немного приподнята верхняя губа,
как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались
друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы.
Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том,
как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что́ они дают
у других, т. е. всё, что́ они могут давать.
— Ах, да, больницы, лекарства.
У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть.
Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что
у тебя лишний работник пропал —
как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по имениям, которые затеял
у себя Пьер и не довел ни до
какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к
другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще
у нянек;
другую половину времени в богучаровской обители,
как называл отец его деревню.
«
Как скоро будет
у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух
других, и все они тесно между собой соединятся — тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
На
другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так
как его звал граф Илья Андреич, и провел
у них целый день.
— Не слышат… два раза сказал!.. не слышат! Она — первый человек в этом доме; она — мой лучший
друг, — кричал князь. — И ежели ты позволишь себе, — закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, — еще раз,
как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси
у нее прощенья!
— Ах, мой
друг,
как я привязалась к Жюли последнее время, — говорила она сыну, — не могу тебе описать! Да, и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! — Она замолкала на минуту. — И
как мне жалко ее maman, — продолжала она, — нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (
у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
— Ну-с,
друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, — начала она. — Вчера,
как вы знаете, была я
у князя Николая; ну-с и поговорила с ним… Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был недоволен, одарил своими собственными, т. е. взятыми
у других королей жемчугами и бриллиантами императрицу Австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу,
как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась
другая супруга — казалось не в силах была перенести.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда-то спешащего, много солдат, но так же
как и всегда ездили извозчики, купцы стояли
у лавок, и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте, все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали
друг друга, что делать, и все старались успокоивать
друг друга.
В кружке Анны Павловны напротив восхищались этими восторгами и говорили о них,
как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший всё те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному
другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в
другой, путался и говорил
у Элен то, чтò надо было говорить
у Анны Павловны, и наоборот.
— Allez donc, il
у voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте,] — сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с тем покашливанием, которым он разрешал все трудности. — Allez, il
у voit assez, — повторил он. — И чему я рад, — продолжал он, — это тому, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем — власть, которой никогда не было ни
у какого главнокомандующего. Это
другой самодержец, — заключил он с победоносною улыбкой.
— Знаем,
у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас
другая статья… — сказал он, сам не зная,
как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм.
На
другой день после отъезда Николушки, старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать к главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела,
как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья сидела
у окна, прислушиваясь к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Когда она заговорила о том, что всё это случилось на
другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом,
как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно-испуганно взглянула на него.
У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
— Да на чужой стороне живучѝ… — выделывали они плясовую солдатскую песню.
Как бы вторя им, но в
другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в
другом роде веселья, обливали вершину противуположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом,
у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки,
у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
— Я бы вас проводил, да ей Богу — вот (доктор показал на горло) — скачу к корпусному командиру. Ведь
у нас
как?.. вы знаете, граф, завтра сражение; на сто тысяч войска, малым числом 20 тысяч раненых считать надо; а
у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. 10 тысяч телег есть, да ведь нужно и
другое;
как хочешь, так и делай.
— Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и всё наше — детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на 100 тысяч добра. Я, мой
друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри; вон напротив,
у Лопухиных еще третьего дня всё до чиста вывезли. Вот
как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Пьера с
другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал
у хозяина и в котором теперь,
как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять,
как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью-то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что-то делавших
у столба, — дрожащими руками толкая
друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя,
как будто спрашивая: чтò это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтоб его убили люди, но он стал
у столба, ожидая повязки вместе с
другими, и
как подстреленный зверь оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
«
Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели,
как Ермолов проехал с
другими генералами куда-то, кто говорил, что он верно опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было, и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил
у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу
у генерала Кикина, что должно быть и Ермолов там.
— Ах,
какая ты смешная! Не по хорошу̀ мил, а по милу̀ хорош. Это только Malvina и
других любят за то, что они красивы; а жену разве я люблю? Я не люблю, а так, не знаю
как тебе сказать. Без тебя и когда вот так
у нас какая-то кошка пробежит, я
как будто пропал и ничего не могу. Ну, что я люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его…
Ты говоришь, что
у нас все скверно и что будет переворот; я этого не вижу; но ты говоришь, что присяга условное дело, и на это я тебе скажу: что ты лучший
друг мой, ты это знаешь, но составь вы тайное общество, начни вы противодействовать правительству,
какое бы оно ни было, я знаю, что мой долг повиноваться ему.