Неточные совпадения
— Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он
был в отпуску здесь и берет его с собой.
Что делать? — сказал граф, пожимая плечами и
говоря шуточно
о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
Берг с нежною улыбкой
говорил с Верой
о том,
что любовь
есть чувство не земное, а небесное.
— Наконец, надо подумать и
о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь,
что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело
говорить и думать
о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо
быть ко всему готовым. Ты знаешь ли,
что я послал за Пьером, и
что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Успокойся и parlons raison, [
поговорим толком,] пока
есть время — может, сутки может, час; расскажи мне всё,
что́ ты знаешь
о завещании, и главное, где оно: ты должна знать.
Отец мне ничего не
говорил о женихе, но сказал только,
что получил письмо и ждет посещения князя Василия; чтó касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг,
что брак, по-моему,
есть божественное установление, которому нужно подчиняться.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами
говорили такие слова
о Бонапарте, но понимавший,
что он
был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, чтó из этого выйдет.
Генерал нахмурился. Хотя и не
было положительных известий
о поражении австрийцев, но
было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова
о победе австрийцев
было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое
говорило,
что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его
о победе и
о самом выгодном стратегическом положении армии.
Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались
говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только
о том,
что̀
было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска.
Долохов не отвечал ротному; он
был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они
говорили, как и должно
было быть,
о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими,
что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал,
что русские не сдавались, a били французов.
Он не
говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не
говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему,
что этот человек может
быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен,
говорил о том,
о чем нужно
было.
Он рассказывал дамам, с шутливою улыбкой на губах, последнее — в среду — заседание государственного совета, на котором
был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал-губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу,
говорил,
что со всех сторон получает он заявления
о преданности народа, и
что заявление Петербурга особенно приятно ему,
что он гордится честью
быть главою такой нации и постарается
быть ее достойным.
Чтó бы ни
говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них взглядам,
что и анекдот
о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье — всё
было притворно, а все силы внимания всего этого общества
были обращены только на эту пару — Пьера и Элен.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому
что страх так преобладал,
что она не могла ее чувствовать. Со стороны князя
была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто
говорила о свекоре и судила его.
Всё время обеда Анна Михайловна
говорила о слухах войны,
о Николушке; спросила два раза, когда получено
было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила,
что очень легко, может
быть, и нынче получится письмо.
—
Что̀ за штиль, как он описывает мило! —
говорила она, читая описательную часть письма. — И
что̀ за душа!
О себе ничего… ничего!
О каком-то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет
о своих страданиях.
Что̀ за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда
говорила, еще когда он вот какой
был, я всегда
говорила…
—
О вашем деле, — обратился князь Андрей опять к Борису, — мы
поговорим после, и он оглянулся на Ростова. — Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем,
что̀ можно
будет.
Князь Андрей понял,
что это
было сказано
о нем, и
что говорит это Наполеон.
Ему
было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, чтó бы ни
говорил о нем; он рад
был только тому,
что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому
что он так иначе понимал ее теперь.
В Английском клубе, где собиралось всё,
что́
было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не
говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать
о нем.
В третьем кружке Нарышкин
говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав,
что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству — кричать по петушиному — не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать,
что здесь и в нынешний день так неприлично
было говорить про Кутузова.
По поверью,
что чем меньше людей знает
о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не
говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна
была одна какая-то общая забота, смягченность сердца и сознание чего-то великого, непостижимого, совершающегося в ту минуту.
Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос
о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не
говорил про это)
был решен так,
что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это
был первый раз,
что они в этот приезд
говорили с глазу на глаз и
о своей любви.
В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2000 рублей, и он, никогда не любивший
говорить о денежных затруднениях, сказал ему,
что деньги эти
были последние до мая, и
что потому он просил сына
быть на этот раз поэкономнее.
— Ежели бы Его не
было, — сказал он тихо, — мы бы с вами не
говорили о Нем, государь мой.
О чем,
о ком мы
говорили? Кого ты отрицал? — вдруг сказал он с восторженною строгостью и властью в голосе. — Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение,
что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… — Он остановился и долго молчал.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко
о таких вещах,
о которых они сами знали,
что надо
было говорить долго.
Князь Андрей
говорил это с таким увлечением,
что Пьер невольно подумал
о том,
что мысли эти наведены
были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по-двое, по-трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились
о приобретении соломы и картофеля, вообще
о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег
было много, хотя провианта не
было), кто невинными играми — в свайку и городки. Об общем ходе дел
говорили мало, частью оттого,
что ничего положительного не знали, частью оттого,
что смутно чувствовали,
что общее дело войны шло плохо.
В апреле месяце Ростов
был дежурным. В 8-м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под-голову. Он приятно размышлял
о том,
что на-днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда-то вышедшего Денисова. Ростову хотелось
поговорить с ним.
Денисов
говорил пренебрежительно
о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить,
что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно
было иметь дурные последствия.
«Я сам знаю, как мы невластны в своих симпатиях и антипатиях», — думал князь Андрей, — «и потому нечего думать
о том, чтобы представить лично мою записку
о военном уставе государю, но дело
будет говорить само за себя». Он передал
о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней
было объявлено князю Андрею,
что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
Когда старик стал
говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал,
что он не может судить
о выгоде или невыгоде того,
что́ угодно
было государю.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал четыре или пять необходимых визитов или rendez-vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде
поспеть во время, отнимали бóльшую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни
о чем даже не думал и не успевал думать, а только
говорил и с успехом
говорил то, чтò он успел прежде обдумать в деревне.
Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил
о Борисе, она совершенно свободно
говорила, как
о деле решенном,
что всё,
что́
было прежде, —
было ребячество, про которое не стоило и
говорить, и которое давно
было забыто.
— Как вы полагаете? — с тонкою улыбкой
говорила Вера. — Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей.
Что́ вы думаете
о Натали, может ли она
быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
Мне кажется,
что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него
будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно
говорит о поездке в Москву.
— Отчего же мне на ней не жениться? —
говорил он дочери. — Славная княгиня
будет! — И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать,
что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею
о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений
о том,
чем кончится дело. Из-за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался
говорить почтительно; но он
был бледен, задыхался, и лицо его
было злобно. Один глаз
был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня
говорила сыну,
что теперь, когда обе дочери ее пристроены — ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она
говорила,
что легла бы в гроб спокойною, ежели бы это
было. Потом
говорила,
что у нее
есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение
о женитьбе.
В минуты гордости, когда он думал
о своем положении, ему казалось,
что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде,
что те
были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что-то для человечества», —
говорил он себе в минуты гордости.
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старою мебелью, гостиной перед обедом,
было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели
говорили, то
говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою,
чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому
что видели,
что ей
было не до их разговоров. Граф Растопчин один держал нить разговора, рассказывая
о последних то городских, то политических новостях.
Несмотря на то,
что Борис приехал с намерением
говорить о своей любви и потому намеревался
быть нежным, он раздражительно начал
говорить о женском непостоянстве:
о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и
что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает.
Они
говорили о самых простых вещах и она чувствовала,
что они близки, как она никогда не
была с мужчиной.
— Третье, — не слушая его, продолжал Пьер, — вы никогда ни слова не должны
говорить о том,
что̀
было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас
есть искра совести… — Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день,
говорила о том,
что она знает, как
будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал,
что он вероятно, скоро приедет опять из армии,
что непременно напишет отцу и
что теперь
чем дальше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым
о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед,
что всё
будет скверно, и
что он даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо-причесанные височки особенно красноречиво
говорили это.
После тех нечаянных слов
о том,
что ежели бы он
был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не
говорил ничего
о своих чувствах к Наташе; и для нее
было очевидно,
что те слова, тогда так утешившие ее,
были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова, для утешения плачущего ребенка.
В начале июля в Москве распространялись всё более и более тревожные слухи
о ходе войны:
говорили о воззвании государя к народу,
о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11-го июля манифест и воззвание не
были получены, то
о них и
о положении России ходили преувеличенные слухи.
Говорили,
что государь уезжает потому,
что армия в опасности,
говорили,
что Смоленск сдан,
что у Наполеона миллион войска и
что только чудо может спасти Россию.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки
о том, где стоять предводителям, в то время как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всею губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для
чего было собрано дворянство, толки
были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать,
чем говорить.
В исторических сочинениях
о 1812-м годе авторы-французы очень любят
говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие,
что тогда уже будто понята
была опасность кампании; а авторы-русские еще более любят
говорить о том, как с начала кампании существовал план Скифской войны заманиванья Наполеона в глубь России и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому-то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, на проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий.