Неточные совпадения
— Скажите, — прибавил он, как будто только
что вспомнив
что́-то и особенно-небрежно, тогда как то,
о чем он спрашивал,
было главною целью его посещения, — правда,
что l’impératrice-mère [вдовствующая императрица] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену?
Страх Анны Павловны
был не напрасен, потому
что Пьер, не дослушав речи тетушки
о здоровье ее величества, отошел от нее.
— C’est que je déteste les histoires de revenants, [Дело в том,
что я терпеть не могу историй
о привидениях,] — сказал князь Ипполит таким тоном,
что видно
было, — он сказал эти слова, а потом уже понял,
что́ они значили.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило
о том ходившем тогда анекдоте,
что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m-llе George, [актрисой Жорж,] и
что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и
что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он
был подвержен, и находился во власти герцога, которою герцог не воспользовался, но
что Бонапарте впоследствии за это-то великодушие и отмстил смертью герцогу.
— Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье
быть принят,
что не успел еще подумать
о климате, — сказал он.
Тем анекдот и кончился. Хотя и непонятно
было, для
чего он его рассказывает и для
чего его надо
было рассказать непременно по-русски, однако Анна Павловна и другие оценили светскую любезность князя Ипполита, так приятно закончившего неприятную и нелюбезную выходку мсье Пьера. Разговор после анекдота рассыпался на мелкие, незначительные толки
о будущем и прошедшем бале, спектакле,
о том, когда и где кто увидится.
Видно
было,
что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них
были разговоры веселее,
чем здесь
о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
— Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он
был в отпуску здесь и берет его с собой.
Что делать? — сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно
о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они
о том,
что они дружны; и
о том,
что они добры; и
о том,
что подруги молодости, заняты таким низким предметом — деньгами; и
о том,
что молодость их прошла… Но слезы обеих
были приятны…
Берг с нежною улыбкой говорил с Верой
о том,
что любовь
есть чувство не земное, а небесное.
И она опять принялась плакать
о том,
что душа его
была так хороша.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто
есть еще на свете
Кто думает и
о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день — два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
— Наконец, надо подумать и
о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь,
что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать
о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо
быть ко всему готовым. Ты знаешь ли,
что я послал за Пьером, и
что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
— Я тебе скажу больше, — продолжал князь Василий, хватая ее за руку, — письмо
было написано, хотя и не отослано, и государь знал
о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, — князь Василий вздохнул, давая этим понять,
что он разумел под словами всё кончится, — и вскроют бумаги графа, завещание с письмом
будет передано государю, и просьба его, наверно,
будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока
есть время — может, сутки может, час; расскажи мне всё,
что́ ты знаешь
о завещании, и главное, где оно: ты должна знать.
Отец мне ничего не говорил
о женихе, но сказал только,
что получил письмо и ждет посещения князя Василия; чтó касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг,
что брак, по-моему,
есть божественное установление, которому нужно подчиняться.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова
о Бонапарте, но понимавший,
что он
был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, чтó из этого выйдет.
— Слушай, — сказал он, —
о жене не заботься:
что возможно сделать, то
будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему,
что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош
будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не
будет. Ну, теперь поди сюда.
Генерал нахмурился. Хотя и не
было положительных известий
о поражении австрийцев, но
было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова
о победе австрийцев
было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило,
что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его
о победе и
о самом выгодном стратегическом положении армии.
Несмотря на то,
что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не
было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать
о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его
были веселее и привлекательнее.
Слух, уже распространенный прежде,
о разбитии австрийцев и
о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям
были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими,
что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны
будут встретиться с неприятелем.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли
о посрамлении самонадеянной Австрии и
о том,
что через неделю, может
быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить
о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только
о том,
что̀
было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска.
Ростов не подумал
о том,
что̀ значит требование носилок; он бежал, стараясь только
быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
Ростов, обтирая испачканные руки
о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая,
что чем он дальше уйдет вперед, тем
будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него...
— Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! — сказал князь Андрей, начиная понимать,
что известие его
о сражении под Кремсом действительно имело мало важности в виду таких событий, как занятие столицы Австрии. — Как же Вена взята? А мост и знаменитый tête de pont, [укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас
были слухи,
что князь Ауэрсперг защищает Вену, — сказал он.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, — он почувствовал,
что то̀ сражение,
о котором он привез известие,
было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
[
Что он видит только их огонь и забывает
о своем,
о том, который он обязан
был открыть против неприятеля.]
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл
о том,
что́
было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не
было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея
о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе
о кремском деле, и
о некоторых общих знакомых женщинах.
Долохов не отвечал ротному; он
был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно
было быть,
о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими,
что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал,
что русские не сдавались, a били французов.
Эскадрон, где служил Ростов, только
что успевший сесть на лошадей,
был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не
было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос
о том, перейдут ли или нет и как перейдут они эту черту, волновал их.
Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему,
что этот человек может
быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил
о том,
о чем нужно
было.
Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал,
что другой ряд рассуждений всплывал из-за первых,
что он в одно и то же время думал
о ее ничтожестве и мечтал
о том, как она
будет его женой, как она может полюбить его, как она может
быть совсем другою, и как всё то, чтó он об ней думал и слышал, может
быть неправдою.
Он рассказывал дамам, с шутливою улыбкой на губах, последнее — в среду — заседание государственного совета, на котором
был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал-губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил,
что со всех сторон получает он заявления
о преданности народа, и
что заявление Петербурга особенно приятно ему,
что он гордится честью
быть главою такой нации и постарается
быть ее достойным.
Чтó бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них взглядам,
что и анекдот
о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье — всё
было притворно, а все силы внимания всего этого общества
были обращены только на эту пару — Пьера и Элен.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не
была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя,
что, услыхав
о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому
что страх так преобладал,
что она не могла ее чувствовать. Со стороны князя
была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила
о свекоре и судила его.
Она
была так дурна,
что ни одной из них не могла прийти мысль
о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин,
что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
Это
была история
о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mère, и упрекала ее за то,
что она без брака отдалась мужчине.
Но
что́ отец сказал
о m-lle Bourienne, — этот намек
был ужасен.
Долго Ростовы не имели известий
о Николушке; только в середине зимы графу
было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не
быть замеченным, на-цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала,
что́ делалось в доме)
о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила
о слухах войны,
о Николушке; спросила два раза, когда получено
было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила,
что очень легко, может
быть, и нынче получится письмо.
Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна
была ее мать ко всему,
что́ касалось известий
о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопрос и от беспокойства за обедом ничего не
ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки.
—
Что̀ за штиль, как он описывает мило! — говорила она, читая описательную часть письма. — И
что̀ за душа!
О себе ничего… ничего!
О каком-то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет
о своих страданиях.
Что̀ за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой
был, я всегда говорила…
Борис с свойственною ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только
о том,
чем он
был занят.
Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие
о том,
что̀ такое
была атака, и ожидали точно такого же рассказа, — или бы они не поверили ему, или,
что̀ еще хуже, подумали бы,
что Ростов
был сам виноват в том,
что с ним не случилось того,
что̀ случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию,
будут ли выдавать теперь, как слышно
было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал,
что он не может судить
о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
—
О вашем деле, — обратился князь Андрей опять к Борису, — мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. — Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем,
что̀ можно
будет.
Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего-то не наступая, так единодушно
были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления,
что то,
о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим.
— Я думаю,
что сражение
будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю.
Что́ же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher général, je me mêle de riz et des c
оtelettes, mêlez vous des affaires de la guerre, [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот
что́ мне отвечали!