Неточные совпадения
Если б он мог
слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить
тому, что
то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить
тому, что он должен жениться.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и
то ее радовала мысль о
том, как она выскажет,
то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и
слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в
том, чтобы видеть и
слышать ее.
Анна ничего не
слышала об этом положении, и ей стало совестно, что она так легко могла забыть о
том, что для него было так важно.
Переодевшись без торопливости (он никогда не торопился и не терял самообладания), Вронский велел ехать к баракам. От бараков ему уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром, и кипящие народом беседки. Шли, вероятно, вторые скачки, потому что в
то время, как он входил в барак, он
слышал звонок. Подходя к конюшне, он встретился с белоногим рыжим Гладиатором Махотина, которого в оранжевой с синим попоне с кажущимися огромными, отороченными синим ушами вели на гипподром.
Следующие два препятствия, канава и барьер, были перейдены легко, но Вронский стал
слышать ближе сап и скок Гладиатора. Он послал лошадь и с радостью почувствовал, что она легко прибавила ходу, и звук копыт Гладиатора стал слышен опять в
том же прежнем расстоянии.
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он
слышал только ее слова и придавал им только
тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
Когда началась четырехверстная скачка с препятствиями, она нагнулась вперед и, не спуская глаз, смотрела на подходившего к лошади и садившегося Вронского и в
то же время
слышала этот отвратительный, неумолкающий голос мужа. Она мучалась страхом зa Вронского, но еще более мучалась неумолкавшим, ей казалось, звуком тонкого голоса мужа с знакомыми интонациями.
Она не
слышала половины его слов, она испытывала страх к нему и думала о
том, правда ли
то, что Вронский не убился. О нем ли говорили, что он цел, а лошадь сломала спину? Она только притворно-насмешливо улыбнулась, когда он кончил, и ничего не отвечала, потому что не слыхала
того, что он говорил. Алексей Александрович начал говорить смело, но, когда он ясно понял
то, о чем он говорит, страх, который она испытывала, сообщился ему. Он увидел эту улыбку, и странное заблуждение нашло на него.
Он ничего не думал, ничего не желал, кроме
того, чтобы не отстать от мужиков и как можно лучше сработать. Он
слышал только лязг кос и видел пред собой удалявшуюся прямую фигуру Тита, выгнутый полукруг прокоса, медленно и волнисто склоняющиеся травы и головки цветов около лезвия своей косы и впереди себя конец ряда, у которого наступит отдых.
Перебирать все эти пухленькие ножки, натягивая на них чулочки, брать в руки и окунать эти голенькие тельца и
слышать то радостные,
то испуганные визги; видеть эти задыхающиеся, с открытыми, испуганными и веселыми глазами, лица, этих брызгающихся своих херувимчиков, было для нее большое наслаждение.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что
те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их
слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза
тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
— Вот оно! Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с
того, что я
слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал не так, как надо.
Эти два обстоятельства были: первое
то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и
то, что он не приехал к ним и не дал энать о себе, с
теми толками, которые он
слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она
слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала
то, что она сделала.
В столовой он позвонил и велел вошедшему слуге послать опять за доктором. Ему досадно было на жену за
то, что она не заботилась об этом прелестном ребенке, и в этом расположении досады на нее не хотелось итти к ней, не хотелось тоже и видеть княгиню Бетси; но жена могла удивиться, отчего он, по обыкновению, не зашел к ней, и потому он, сделав усилие над собой, пошел в спальню. Подходя по мягкому ковру к дверям, он невольно услыхал разговор, которого не хотел
слышать.
Как ни часто и много
слышали оба о примете, что кто первый ступит на ковер,
тот будет главой в семье, ни Левин, ни Кити не могли об этом вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов.
Они не
слышали и громких замечаний и споров о
том, что, по наблюдению одних, он стал прежде, по мнению других, оба вместе.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна хотя и шопотом, но так, что больной, очень чуткий, как замечал Левин, должен был
слышать ее. Левин зашикал на нее и оглянулся на больного. Николай
слышал; но эти слова не произвели на него никакого впечатления. Взгляд его был всё
тот же укоризненный и напряженный.
Алексей Александрович, окончив подписку бумаг, долго молчал, взглядывая на Михаила Васильевича, и несколько раз пытался, но не мог заговорить. Он приготовил уже фразу: «вы
слышали о моем горе?» Но кончил
тем, что сказал, как и обыкновенно: «так вы это приготовите мне», и с
тем отпустил его.
Несмотря на
то, что в этих словах было
то умиление пред своими высокими чувствами и было
то, казавшееся Алексею Александровичу излишним, новое, восторженное, недавно распространившееся в Петербурге мистическое настроение, Алексею Александровичу приятно было это
слышать теперь.
Он нахмурился и начал объяснять
то, что Сережа уже много раз
слышал и никогда не мог запомнить, потому что слишком ясно понимал — в роде
того, что «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
Она никогда не чувствовала себя столь униженною, как в
ту минуту, когда, призвав комиссионера,
услышала от него подробный рассказ о
том, как он дожидался и как потом ему сказали: «ответа никакого не будет».
Глядя на нее, он вспоминал все
те милые речи, которые он
слышал от нее, всё, что знал про нее хорошего, и всё более и более сознавал, что чувство, которое он испытывает к ней, есть что-то особенное, испытанное им давно-давно и один только раз, в первой молодости.
Они прошли молча несколько шагов. Варенька видела, что он хотел говорить; она догадывалась о чем и замирала от волнения радости и страха. Они отошли так далеко, что никто уже не мог бы
слышать их, но он всё еще не начинал говорить. Вареньке лучше было молчать. После молчания можно было легче сказать
то, что они хотели сказать, чем после слов о грибах; но против своей воли, как будто нечаянно, Варенька сказала...
— Нисколько, — Левин
слышал, что Облонский улыбался, говоря это, — я просто не считаю его более бесчестным, чем кого бы
то ни было из богатых купцов и дворян. И
те и эти нажили одинаково трудом и умом.
Он
слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом
слышал, как солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина;
слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он сказал: «Спи, Васька, спи, а
то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
И в тоне этого вопроса Левин
слышал, что ему легко будет сказать
то, что он был намерен сказать.
Она видела по лицу Вронского, что ему чего-то нужно было от нее. Она не ошиблась. Как только они вошли через калитку опять в сад, он посмотрел в
ту сторону, куда пошла Анна, и, убедившись, что она не может ни
слышать, ни видеть их, начал...
Окончив речь, губернатор пошел из залы, и дворяне шумно и оживленно, некоторые даже восторженно, последовали за ним и окружили его в
то время, как он надевал шубу и дружески разговаривал с губернским предводителем. Левин, желая во всё вникнуть и ничего не пропустить, стоял тут же в толпе и
слышал, как губернатор сказал: «Пожалуйста, передайте Марье Ивановне, что жена очень сожалеет, что она едет в приют». И вслед затем дворяне весело разобрали шубы, и все поехали в Собор.
Левин подошел, но, совершенно забыв, в чем дело, и смутившись, обратился к Сергею Ивановичу с вопросом: «куда класть?» Он спросил тихо, в
то время как вблизи говорили, так что он надеялся, что его вопрос не
услышат.
Хоры были полны нарядных дам, перегибавшихся через перила и старавшихся не проронить ни одного слова из
того, что говорилось внизу. Около дам сидели и стояли элегантные адвокаты, учителя гимназии в очках и офицеры. Везде говорилось о выборах и о
том, как измучался предводитель и как хороши были прения; в одной группе Левин
слышал похвалу своему брату. Одна дама говорила адвокату...
— Как я рада, что
слышала Кознышева! Это стоит, чтобы поголодать. Прелесть! Как ясно и слышно всё! Вот у вас в суде никто так не говорит. Только один Майдель, и
то он далеко не так красноречив.
― Да, очень хороша, ― сказал он и начал, так как ему совершенно было всё равно, что о нем подумают, повторять
то, что сотни раз
слышал об особенности таланта певицы.
Говоря о предстоящем наказании иностранцу, судившемуся в России, и о
том, как было бы неправильно наказать его высылкой за границу, Левин повторил
то, что он
слышал вчера в разговоре от одного знакомого.
― Она не
то что скучает, но эта неопределенность, нерешительность положения, ―
слышал Левин и хотел поспешно отойти; но Степан Аркадьич подозвал его.
В
то время как Левин выходил в одну дверь, он
слышал, как в другую входила девушка. Он остановился у двери и
слышал, как Кити отдавала подробные приказания девушке и сама с нею стала передвигать кровать.
Но, что б они ни говорили, он знал, что теперь всё погибло. Прислонившись головой к притолоке, он стоял в соседней комнате и
слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он знал, что это кричало
то, что было прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
Это было ему
тем более неприятно, что по некоторым словам, которые он
слышал, дожидаясь у двери кабинета, и в особенности по выражению лица отца и дяди он догадывался, что между ними должна была итти речь о матери.
Степан Аркадьич чувствовал себя совершенно озадаченным
теми новыми для него странными речами, которые он
слышал.
Она вечером
слышала остановившийся стук его коляски, его звонок, его шаги и разговор с девушкой: он поверил
тому, что ему сказали, не хотел больше ничего узнавать и пошел к себе. Стало быть, всё было кончено.
Они говорили, притворяясь, глупости, только для
того, чтобы она
слышала.
Вронский нахмурившись смотрел перед собою, как будто не
слыша того, что говорит Степан Аркадьич.
Она знала, что он кричит, еще прежде, чем она подошла к детской. И действительно, он кричал. Она
услышала его голос и прибавила шагу. Но чем скорее она шла,
тем громче он кричал. Голос был хороший, здоровый, только голодный и нетерпеливый.