Неточные совпадения
Вошел секретарь,
с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании дел, подошел
с бумагами к Облонскому и
стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав, положил ласково свою руку на рукав секретаря.
Молодой Щербацкий, поступив во флот, утонул в Балтийском море, и сношения Левина
с Щербацкими, несмотря на дружбу его
с Облонским,
стали более редки.
Пробыв в Москве, как в чаду, два месяца, почти каждый день видаясь
с Кити в свете, куда он
стал ездить, чтобы встречаться
с нею, Левин внезапно решил, что этого не может быть, и уехал в деревню.
Профессор вел жаркую полемику против материалистов, а Сергей Кознышев
с интересом следил за этою полемикой и, прочтя последнюю
статью профессора, написал ему в письме свои возражения; он упрекал профессора за слишком большие уступки материалистам.
Левин встречал в журналах
статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии,
с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Детскость выражения ее лица в соединении
с тонкой красотою
стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
Левин
стал на ноги, снял пальто и, разбежавшись по шершавому у домика льду, выбежал на гладкий лед и покатился без усилия, как будто одною своею волей убыстряя, укорачивая и направляя бег. Он приблизился к ней
с робостью, но опять ее улыбка успокоила его.
Вронский на балах явно ухаживал за Кити, танцовал
с нею и ездил в дом,
стало быть, нельзя было сомневаться в серьезности его намерений. Но, несмотря на то, мать всю эту зиму находилась в страшном беспокойстве и волнении.
И она
стала говорить
с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к нему.
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, — то было только открыто явление, и неизвестно было, откуда оно происходит и что оно производит, и века прошли прежде, чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали
с того, что столики им пишут и духи к ним приходят, а потом уже
стали говорить, что это есть сила неизвестная.
Она живо вспомнила это мужественное, твердое лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь к себе того, кого она любила, и ей опять
стало радостно на душе, и она
с улыбкой счастия легла на подушку.
— Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех,
с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы
становятся, сердятся, как будто всё хотят дать почувствовать что-то…
Действительно, вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз
с медленно и мерно нагибающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и
с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, всё медленнее и более потрясая платформу,
стал проходить вагон
с багажом и
с визжавшею собакой; наконец, подрагивая пред остановкой, подошли пассажирские вагоны.
Молодцоватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил, и вслед за ним
стали по одному сходить нетерпеливые пассажиры: гвардейский офицер, держась прямо и строго оглядываясь; вертлявый купчик
с сумкой, весело улыбаясь; мужик
с мешком через плечо.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он
с тобой жил, тем выше ты для него
становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась
с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей
стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
— Pardon, pardon! Вальс, вальс! — закричал
с другой стороны залы Корсунский и, подхватив первую попавшуюся барышню,
стал сам танцовать.
Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он
становился серьезен. Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своем простом черном платье, прелестны были ее полные руки
с браслетами, прелестна твердая шея
с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные легкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести.
И
с тем неуменьем,
с тою нескладностью разговора, которые так знал Константин, он, опять оглядывая всех,
стал рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные школы, и как потом он поступил в народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
— Я нездоров, я раздражителен
стал, — проговорил, успокоиваясь и тяжело дыша, Николай Левин, — и потом ты мне говоришь о Сергей Иваныче и его
статье. Это такой вздор, такое вранье, такое самообманыванье. Что может писать о справедливости человек, который ее не знает? Вы читали его
статью? — обратился он к Крицкому, опять садясь к столу и сдвигая
с него до половины насыпанные папиросы, чтоб опростать место.
Язык его
стал мешаться, и он пошел перескакивать
с одного предмета на другой. Константин
с помощью Маши уговорил его никуда не ездить и уложил спать совершенно пьяного.
Это он почувствовал при одном виде Игната и лошадей; но когда он надел привезенный ему тулуп, сел закутавшись в сани и поехал, раздумывая о предстоящих распоряжениях в деревне и поглядывая на пристяжную, бывшую верховою, Донскую, надорванную, но лихую лошадь, он совершенно иначе
стал понимать то, что
с ним случилось.
Но это говорили его вещи, другой же голос в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что
с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где у него стояли две пудовые гири, и
стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
Далее всё было то же и то же; та же тряска
с постукиваньем, тот же снег в окно, те же быстрые переходы от парового жара к холоду и опять к жару, то же мелькание тех же лиц в полумраке и те же голоса, и Анна
стала читать и понимать читаемое.
Мужик этот
с длинною талией принялся грызть что-то в стене, старушка
стала протягивать ноги во всю длину вагона и наполнила его черным облаком; потом что-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом красный огонь ослепил глаза, и потом всё закрылось стеной.
— Да, очень, — отвечала она и
стала рассказывать ему всё сначала: свое путешествие
с Вронскою, свой приезд, случай на железной дороге. Потом рассказала свое впечатление жалости к брату сначала, потом к Долли.
Она была больна, и
с приближением весны здоровье ее
становилось хуже.
Он
с улыбкой сел против нее, взял пульс и опять
стал делать скучные вопросы. Она отвечала ему и вдруг, рассердившись, встала.
Кити замялась; она хотела далее сказать, что
с тех пор, как
с ней сделалась эта перемена, Степан Аркадьич ей
стал невыносимо неприятен и что она не может видеть его без представлений самых грубых и безобразных.
Он знал очень хорошо, что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни
стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он
с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Когда Алексей Александрович решил сам
с собою, что нужно переговорить
с женою, ему казалось это очень легко и просто; но теперь, когда он
стал обдумывать это вновь возникшее обстоятельство, оно показалось ему очень сложным и затруднительным.
Еще в феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье брата Николая
становится хуже, но что он не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к брату и успел уговорить его посоветоваться
с доктором и ехать на воды за границу.
Пока седлали лошадь, Левин опять подозвал вертевшегося на виду приказчика, чтобы помириться
с ним, и
стал говорить ему о предстоящих весенних работах и хозяйственных планах.
Чем дальше он ехал, тем веселее ему
становилось, и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все поля лозинами по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть полей навозных и три запасных
с травосеянием, выстроить скотный двор на дальнем конце поля и вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.
Но ему
стало стыдно за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и
с умиленною радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был брат.
Степан Аркадьич, сойдя вниз, сам аккуратно снял парусинный чехол
с лакированного ящика и, отворив его,
стал собирать свое дорогое, нового фасона ружье. Кузьма, уже чуявший большую дачу на водку, не отходил от Степана Аркадьича и надевал ему и чулки и сапоги, что Степан Аркадьич охотно предоставлял ему делать.
— Но не будем говорить. Извини меня, пожалуйста, если я был груб
с тобой, — сказал Левин. Теперь, высказав всё, он опять
стал тем, каким был поутру. — Ты не сердишься на меня, Стива? Пожалуйста, не сердись, — сказал он и улыбаясь взял его за руку.
Когда она думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так
становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами,
с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет
с сыном.
И кучки и одинокие пешеходы
стали перебегать
с места на место, чтобы лучше видеть. В первую же минуту собранная кучка всадников растянулась, и видно было, как они по два, по три и один за другим близятся к реке. Для зрителей казалось, что они все поскакали вместе; но для ездоков были секунды разницы, имевшие для них большое значение.
В то самое мгновение, как Вронский подумал о том, что надо теперь обходить Махотина, сама Фру-Фру, поняв уже то, что он подумал, безо всякого поощрения, значительно наддала и
стала приближаться к Махотину
с самой выгодной стороны, со стороны веревки.
Следующие два препятствия, канава и барьер, были перейдены легко, но Вронский
стал слышать ближе сап и скок Гладиатора. Он послал лошадь и
с радостью почувствовал, что она легко прибавила ходу, и звук копыт Гладиатора
стал слышен опять в том же прежнем расстоянии.
С изуродованным страстью лицом, бледный и
с трясущеюся нижнею челюстью, Вронский ударил ее каблуком в живот и опять
стал тянуть за поводья.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец,
с конца этой зимы
стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Алексей Александрович строго остановил ее, высказав мысль, что жена его выше подозрения, и
с тех пор
стал избегать графини Лидии Ивановны.
— О, я не
стану разлучать неразлучных, — сказал он своим обычным тоном шутки. — Мы поедем
с Михайлом Васильевичем. Мне и доктора велят ходить. Я пройдусь дорогой и буду воображать, что я на водах.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович
стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать.
С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив
с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка
с львами», и ужас чувствовался всеми, так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не было ничего необыкновенного. Но вслед затем в лице Анны произошла перемена, которая была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она
стала биться, как пойманная птица: то хотела встать и итти куда-то, то обращалась к Бетси.
Когда всё это так твердо установилось, Кити
стало очень скучно, тем более что князь уехал в Карлсбад, и она осталась одна
с матерью.
Кити еще более
стала умолять мать позволить ей познакомиться
с Варенькой. И, как ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться
с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не было ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась
с нею.
«Да, может быть, и это неприятно ей было, когда я подала ему плед. Всё это так просто, но он так неловко это принял, так долго благодарил, что и мне
стало неловко. И потом этот портрет мой, который он так хорошо сделал. А главное — этот взгляд, смущенный и нежный! Да, да, это так! —
с ужасом повторила себе Кити. — Нет, это не может, не должно быть! Он так жалок!» говорила она себе вслед за этим.