Неточные совпадения
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку
счастья, выступавшую невольно на его лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это
счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать,
что теперь я счастлив, счастлив хоть надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
— Ты пойми, — сказал он, —
что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому
что решил,
что этого не может быть, понимаешь, как
счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу,
что без этого нет жизни. И надо решить…
«Нет, неправду не может она сказать с этими глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и
счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то,
что происходит теперь в ее душе.
Она тяжело дышала, не глядя на него. Она испытывала восторг. Душа ее была переполнена
счастьем. Она никак не ожидала,
что высказанная любовь его произведет на нее такое сильное впечатление. Но это продолжалось только одно мгновение. Она вспомнила Вронского. Она подняла на Левина свои светлые правдивые глаза и, увидав его отчаянное лицо, поспешно ответила...
Кити танцовала в первой паре, и, к ее
счастью, ей не надо было говорить, потому
что Корсунский всё время бегал, распоряжаясь по своему хозяйству.
Во-первых, с этого дня он решил,
что не будет больше надеяться на необыкновенное
счастье, какое ему должна была дать женитьба, и вследствие этого не будет так пренебрегать настоящим.
Герой романа уже начал достигать своего английского
счастия, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вдруг она почувствовала,
что ему должно быть стыдно и
что ей стыдно этого самого.
Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем, не потому, чтоб он верил,
что произвел впечатление на Анну, — он еще не верил этому, — но потому,
что впечатление, которое она произвела на него, давало ему
счастье и гордость.
Он знал только,
что сказал ей правду,
что он ехал туда, где была она,
что всё
счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в том, чтобы видеть и слышать ее.
— Да, но зато, как часто
счастье браков по рассудку разлетается как пыль именно оттого,
что появляется та самая страсть, которую не признавали, — сказал Вронский.
— Разве вы не знаете,
что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность
счастья, какого
счастья!.. Разве оно не возможно? — прибавил он одними губами; но она слышала.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой
счастья и не понимая ни одного слова из того,
что говорила ей Бетси. Она перешла к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
— Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, — говорил он, — но вы знаете,
что не дружба мне нужна, мне возможно одно
счастье в жизни, это слово, которого вы так не любите… да, любовь…
То,
что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то,
что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою
счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в
чем и
чем.
— Я не могу не помнить того,
что есть моя жизнь. За минуту этого
счастья…
«Разумеется, я скажу,
что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она на скачки. Разумеется, поеду», решил он сам с собой, поднимая голову от книги. И, живо представив себе
счастье увидать ее, он просиял лицом.
Они и понятия не имеют о том,
что такое
счастье, они не знают,
что без этой любви для нас ни
счастья, ни несчастья — нет жизни», думал он.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое,
что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его головы; он с наслаждением и волнением думал теперь о скачке, о том,
что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание
счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
— Я думаю,
что двигатель всех наших действий есть всё-таки личное
счастье.
После страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше самой головы, вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему
счастию, чувствует,
что не существует более того,
что так долго отравляло его жизнь, приковывало к себе всё внимание, и
что он опять может жить, думать и интересоваться не одним своим зубом.
И вдруг ему вспомнилось, как они детьми вместе ложились спать и ждали только того, чтобы Федор Богданыч вышел зa дверь, чтобы кидать друг в друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, так
что даже страх пред Федором Богданычем не мог остановить это через край бившее и пенящееся сознание
счастья жизни.
Тогда он считал себя несчастливым, но
счастье было впереди; теперь же он чувствовал,
что лучшее
счастье было уже назади.
Из театра Степан Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и в 12 часов был уже у Дюссо, где ему нужно было быть у троих, как на его
счастье, стоявших в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно приехавшего из-за границы, у нового своего начальника, только
что поступившего на это высшее место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.
— Вы ехали в Ергушово, — говорил Левин, чувствуя,
что он захлебывается от
счастия, которое заливает его душу. «И как я смел соединять мысль о чем-нибудь не-невинном с этим трогательным существом! И да, кажется, правда то,
что говорила Дарья Александровна», думал он.
Ничего, казалось, не было необыкновенного в том,
что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не мог не верить и которая душила его
счастьем.
Он долго не мог понять того,
что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от
счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих
счастием глазах ее он понял всё,
что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: Да.
— Очень рад, — сказал он и спросил про жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось,
что никому лучше нельзя рассказать своего
счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень был рад ехать к ним.
Левин по этому случаю сообщил Егору свою мысль о том,
что в браке главное дело любовь и
что с любовью всегда будешь счастлив, потому
что счастье бывает только в себе самом. Егор внимательно выслушал и, очевидно, вполне понял мысль Левина, но в подтверждение ее он привел неожиданное для Левина замечание о том,
что, когда он жил у хороших господ, он всегда был своими господами доволен и теперь вполне доволен своим хозяином, хоть он Француз.
Он только
что заговорил с нею, как вдруг за дверью послышался шорох платья, и mademoiselle Linon исчезла из глаз Левина, и радостный ужас близости своего
счастья сообщился ему.
Только
что она вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его
счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя, то,
чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее
счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его
счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала,
что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и
что, подошла к нему и сделала то,
что она сделала.
— Пойдемте к мама! — сказала она, взяв его зa руку. Он долго не мог ничего сказать, не столько потому, чтоб он боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому,
что каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал,
что у него вырвутся слезы
счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
«Неужели будет приданое и всё это?—подумал Левин с ужасом. — А впрочем, разве может приданое, и благословенье, и всё это — разве это может испортить мое
счастье? Ничто не может испортить!» Он взглянул на Кити и заметил,
что ее нисколько, нисколько не оскорбила мысль о приданом. «Стало быть, это нужно», подумал он.
Он постоянно чувствовал,
что от него требуется многое,
чего он не знает, и он делал всё,
что ему говорили, и всё это доставляло ему
счастье.
Он думал,
что его сватовство не будет иметь ничего похожего на другие,
что обычные условия сватовства испортят его особенное
счастье; но кончилось тем,
что он делал то же,
что другие, и
счастье его от этого только увеличивалось и делалось более и более особенным, не имевшим и не имеющим ничего подобного.
И у кондитера, и у Фомина, и у Фульда он видел,
что его ждали,
что ему рады и торжествуют его
счастье так же, как и все, с кем он имел дело в эти дни.
Однако
счастье его было так велико,
что это признание не нарушило его, а придало ему только новый оттенок. Она простила его; но с тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся пред нею и еще выше ценил свое незаслуженное
счастье.
Душевное расстройство Алексея Александровича всё усиливалось и дошло теперь до такой степени,
что он уже перестал бороться с ним; он вдруг почувствовал,
что то,
что он считал душевным расстройством, было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда неиспытанное им
счастье.
Она ничего не отвечала и отрицательно покачала своею остриженною головой. Но по выражению вдруг просиявшего прежнею красотой лица он видел,
что она не желала этого только потому,
что это казалось ей невозможным
счастьем.
Скажите мне вы сами,
что даст вам истинное
счастье и спокойствие вашей душе.
— Во всяком положении есть выход, — сказал, вставая и оживляясь, Степан Аркадьич. — Было время, когда ты хотел разорвать… Если ты убедишься теперь,
что вы не можете сделать взаимного
счастия…
—
Счастье можно различно понимать. Но положим,
что я на всё согласен, я ничего не хочу. Какой же выход из нашего положения?
То,
что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем, было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты
счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
Левин продолжал находиться всё в том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось,
что он и его
счастье составляют главную и единственную цель всего существующего и
что думать и заботиться теперь ему ни о
чем не нужно,
что всё делается и сделается для него другими.
Я счастлив, и
счастье мое не может быть ни больше, ни меньше,
что бы вы ни делали», думал он.
— Нет, я бы чувствовал хотя немного,
что, кроме своего чувства (он не хотел сказать при нем — любви)… и
счастия, всё-таки жаль потерять свободу… Напротив, я этой-то потере свободы и рад.
Он скоро почувствовал,
что осуществление его желания доставило ему только песчинку из той горы
счастия, которой он ожидал.
— За
что именно мне такое
счастье? Ненатурально. Слишком хорошо, — сказал он, целуя ее руку.
Он не подумал,
что она чутьем знала это и, готовясь к этому страшному труду, не упрекала себя в минутах беззаботности и
счастия любви, которыми она пользовалась теперь, весело свивая свое будущее гнездо.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, — заговорила она. — Ты пойми,
что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть, может быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто
счастье жизни ее зависело от этого.