Неточные совпадения
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал
о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял
себя, что
есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал
себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он
был до ее улыбки и слов: до свидания.
В воспоминание же
о Вронском примешивалось что-то неловкое, хотя он
был в высшей степени светский и спокойный человек; как будто фальшь какая-то
была, — не в нем, он
был очень прост и мил, — но в ней самой, тогда как с Левиным она чувствовала
себя совершенно простою и ясною.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что
будет, то
будет! Скажу правду. Да с ним не может
быть неловко. Вот он, сказала она
себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на
себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его
о пощаде, и подала руку.
Любовь к женщине он не только не мог
себе представить без брака, но он прежде представлял
себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия
о женитьбе поэтому не
были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба
была одним из многих общежитейских дел; для Левина это
было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно
было отказаться!
«Итак, — сказал
себе Алексей Александрович, — вопросы
о ее чувствах и так далее —
суть вопросы ее совести, до которой мне не может
быть дела. Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не
о себе; главные лица тут — наш сын и ты сама. Очень может
быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может
быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что
есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Она чувствовала
себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только унижаться и просить прощения; а в жизни теперь, кроме его, у ней никого не
было, так что она и к нему обращала свою мольбу
о прощении.
Она говорила
себе: «Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я
буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз, как являлась ей мысль
о том, что она сделала, и что с ней
будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от
себя эти мысли.
Он не мог успокоиться, потому что он, так долго мечтавший
о семейной жизни, так чувствовавший
себя созревшим для нее, всё-таки не
был женат и
был дальше, чем когда-нибудь, от женитьбы.
Действительно, Левин
был не в духе и, несмотря на всё свое желание
быть ласковым и любезным со своим милым гостем, не мог преодолеть
себя. Хмель известия
о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Как ни старался Левин преодолеть
себя, он
был мрачен и молчалив. Ему нужно
было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к
себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря
о разных пустяках и не
будучи в силах спросить, что хотел.
Когда он
был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли
себе говорить
о чем-нибудь таком, чего бы они не могли повторить при всех, но они не позволяли
себе даже и намеками говорить то, чего бы мальчик не понял.
Когда она думала
о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить
себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно
было забыть про страшный вопрос, что
будет с сыном.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у него не
было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал
себе в нынешнем году дела, что это
было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли
о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил
себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал
о том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно
было слишком ужасно, слишком неестественно.
Вместе с путешественником
было доложено
о приезде губернского предводителя, явившегося и Петербург и с которым нужно
было переговорить. После его отъезда нужно
было докончить занятия будничные с правителем дел и еще надо
было съездить по серьезному и важному делу к одному значительному лицу. Алексей Александрович только успел вернуться к пяти часам, времени своего обеда, и, пообедав с правителем дел, пригласил его с
собой вместе ехать на дачу и на скачки.
Как убившийся ребенок, прыгая, приводит в движенье свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея Александровича
было необходимо умственное движение, чтобы заглушить те мысли
о жене, которые в ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени требовали к
себе внимания.
Она молча села в карету Алексея Александровича и молча выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял
себе думать
о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела
себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно
было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела
себя, но невольно сказал совершенно другое.
— Я уже просил вас держать
себя в свете так, чтоб и злые языки не могли ничего сказать против вас.
Было время, когда я говорил
о внутренних отношениях; я теперь не говорю про них. Теперь я говорю
о внешних отношениях. Вы неприлично держали
себя, и я желал бы, чтоб это не повторялось.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно
было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею
себе чем-то гордиться, она навела справки
о Вареньке и, узнав
о ней подробности, дававшие заключить, что не
было ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и не сказав, что
было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с
собой свою тайну
о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Но зато Варенька, одинокая, без родных, без друзей, с грустным разочарованием, ничего не желавшая, ничего не жалевшая,
была тем самым совершенством,
о котором только позволяла
себе мечтать Кити.
В случавшихся между братьями разногласиях при суждении
о народе Сергей Иванович всегда побеждал брата, именно тем, что у Сергея Ивановича
были определенные понятия
о народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не
было, так что в этих спорах Константин всегда
был уличаем в противоречии самому
себе.
Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за
собой всё сознающее
себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли
о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама
собой. Это
были самые блаженные минуты.
Всё, что постигнет ее и сына, к которому точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало занимать его. Одно, что занимало его теперь, это
был вопрос
о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для
себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она зaбрызгала его в своем падении, и продолжать итти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Этот ужас смолоду часто заставлял его думать
о дуэли и примеривать
себя к положению, в котором нужно
было подвергать жизнь свою опасности.
Поеду к Бетси; может
быть, там я увижу его», сказала она
себе, совершенно забыв
о том, что вчера еще, когда она сказала ему, что не поедет к княгине Тверской, он сказал, что поэтому и он тоже не поедет.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина занимала теперь больше всего мысль
о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал
себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не
было.
Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это
было ему интересно.
Левин слушал и придумывал и не мог придумать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата
о делах его; и Левин
был рад говорить
о себе, потому что он мог говорить не притворяясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
И при мысли
о том, как это
будет, она так показалась жалка самой
себе, что слезы выступили ей на глаза, и она не могла продолжать. Она положила блестящую под лампой кольцами и белизной руку на его рукав.
— Через неделю. Ответ же ваш
о том, принимаете ли вы на
себя ходатайство по этому делу и на каких условиях, вы
будете так добры, сообщите мне.
Эти два обстоятельства
были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и не дал энать
о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Сколько раз она думала об этом, вспоминая
о своей заграничной приятельнице Вареньке,
о ее тяжелой зависимости, сколько раз думала про
себя, что с ней самой
будет, если она не выйдет замуж, и сколько раз спорила об этом с сестрою!
— Я понимаю, я очень понимаю это, — сказала Долли и опустила голову. Она помолчала, думая
о себе,
о своем семейном горе, и вдруг энергическим жестом подняла голову и умоляющим жестом сложила руки. — Но постойте! Вы христианин. Подумайте
о ней! Что с ней
будет, если вы бросите ее?
Они возобновили разговор, шедший за обедом:
о свободе и занятиях женщин. Левин
был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет
себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой семье
есть и должны
быть няньки, наемные или родные.
Левин по этому случаю сообщил Егору свою мысль
о том, что в браке главное дело любовь и что с любовью всегда
будешь счастлив, потому что счастье бывает только в
себе самом. Егор внимательно выслушал и, очевидно, вполне понял мысль Левина, но в подтверждение ее он привел неожиданное для Левина замечание
о том, что, когда он жил у хороших господ, он всегда
был своими господами доволен и теперь вполне доволен своим хозяином, хоть он Француз.
Когда графиня Нордстон позволила
себе намекнуть
о том, что она желала чего-то лучшего, то Кити так разгорячилась и так убедительно доказала, что лучше Левина ничего не может
быть на свете, что графиня Нордстон должна
была признать это и в присутствии Кити без улыбки восхищения уже не встречала Левина.
Он знал, что между им и ею не может и не должно
быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал
себе отчета
о том, как это может подействовать, он не перенесся в нее.
Он не мог думать об этом, потому что, представляя
себе то, что
будет, он не мог отогнать предположения
о том, что смерть ее развяжет сразу всю трудность его положения.
И теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, как должно
было любить, он
был унижен пред нею и потерял ее навсегда, оставив в ней
о себе одно постыдное воспоминание.
— Я не в бреду; пожалуйста, сделай, чтобы не
было разговоров
о том, что я выстрелил в
себя нарочно.
Не позаботясь даже
о том, чтобы проводить от
себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того,
есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Анна готовилась к этому свиданью, думала
о том, чтò она скажет ему, но она ничего из этого не успела сказать: его страсть охватила ее. Она хотела утишить его, утишить
себя, но уже
было поздно. Его чувство сообщилось ей. Губы ее дрожали так, что долго она не могла ничего говорить.
Оставшись один и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил
себя:
есть ли у него в душе это чувство сожаления
о своей свободе,
о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то
есть никакой свободы, — вот это счастье!»
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не знает того, что делает? — спрашивал он
себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли
о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским,
был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Вронский в эти три месяца, которые он провел с Анной за границей, сходясь с новыми людьми, всегда задавал
себе вопрос
о том, как это новое лицо посмотрит на его отношения к Анне, и большею частью встречал в мужчинах какое должно понимание. Но если б его спросили и спросили тех, которые понимали «как должно», в чем состояло это понимание, и он и они
были бы в большом затруднении.
Девочка, его ребенок,
была так мила и так привязала к
себе Анну с тех пор, как у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко вспоминала
о сыне.
Несмотря на то, что Левин полагал, что он имеет самые точные понятия
о семейной жизни, он, как и все мужчины, представлял
себе невольно семейную жизнь только как наслаждение любви, которой ничто не должно
было препятствовать и от которой не должны
были отвлекать мелкие заботы.
Она теперь с радостью мечтала
о приезде Долли с детьми, в особенности потому, что она для детей
будет заказывать любимое каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к
себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и зная, что
будут и ненастные дни, вила, как умела, свое гнездо и торопилась в одно время и вить его и учиться, как это делать.
Он не считал
себя премудрым, но не мог не знать, что он
был умнее жены и Агафьи Михайловны, и не мог не знать того, что, когда он думал
о смерти, он думал всеми силами души.