Неточные совпадения
Талантливы ли финны — сказать не умею. Кажется, скорее, что нет, потому что у громадного большинства их вы видите в золотушных глазах только недоумение. Да и
о выдающихся людях не слыхать. Если бы что-нибудь
было в запасе, все-таки кто-нибудь да создал бы
себе известность.
Правда, что Наполеон III оставил по
себе целое чужеядное племя Баттенбергов, в виде Наполеонидов, Орлеанов и проч. Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься на добычу. Но история сумеет разобраться в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если же она и упомянет
о хламе, то для того только, чтобы сказать:
было время такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
Само
собой, впрочем, разумеется, что я говорю здесь вообще, а отнюдь не применительно к России. Последняя так еще молода и имеет так много задатков здорового развития, что относительно ее не может
быть и речи
о каких-либо новшествах.
О равнодушном помещике в этом этюде не
будет речи, по тем же соображениям, как и
о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за
собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
— Лучше бы ты
о себе думал, а другим предоставил бы жить, как сами хотят. Никто на тебя не смотрит, никто примера с тебя не берет. Сам видишь! Стало
быть, никому и не нужно!
Люберцев не держит дома обеда, а обедает или у своих (два раза в неделю), или в скромном отельчике за рубль серебром. Дома ему
было бы приятнее обедать, но он не хочет баловать
себя и боится утратить хоть частичку той выдержки, которую поставил целью всей своей жизни. Два раза в неделю — это, конечно, даже необходимо; в эти дни его нетерпеливо поджидает мать и заказывает его любимые блюда — совестно и огорчить отсутствием. За обедом он сообщает отцу
о своих делах.
И ежели вы возразите, что так называемое"покойное проживание"представляет
собой только кажущееся спокойствие, что в нем-то, пожалуй, и скрывается настоящая угроза будущему и что, наконец, басня
о голубе
есть только басня и не все голуби возвращаются из поисков с перешибленными крыльями, то солидный человек и на это возражение в карман за словом не полезет.
Всю ночь она волновалась. Что-то новое, хотя и неясное, проснулось в ней. Разговор с доктором
был загадочный, сожаления отца заключали в
себе еще менее ясности, а между тем они точно разбудили ее от сна. В самом деле, что такое жизнь? что значат эти «крохи»,
о которых говорил доктор?
— То
есть вы поступите со мной, как с тем влиятельным лицом,
о котором упоминали:
будете подчинять меня
себе, приводить на путь истинный! — пошутила Ольга.
В продолжение целой зимы она прожила в чаду беспрерывной сутолоки, не имея возможности придти в
себя, дать
себе отчет в своем положении.
О будущем она, конечно, не думала: ее будущее составляли те ежемесячные пятнадцать рублей, которые не давали ей погибнуть с голода. Но что такое с нею делается? Предвидела ли она, даже в самые скорбные минуты своего тусклого существования, что ей придется влачить жизнь, которую нельзя
было сравнить ни с чем иным, кроме хронического остолбенения?
Конечно, у нее еще
был выход: отдать
себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и в безвыходном отчаянии металась по комнате, ломала
себе руки и билась
о стену головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
Однако известие, что участь племянницы обратила на
себя внимание, несколько ободрило Прасковью Гавриловну. Решено
было просить
о помещении девочки на казенный счет в институт, и просьба эта
была уважена. Через три месяца Лидочка
была уже в Петербурге, заключенная в четырех стенах одного из лучших институтов. А кроме того, за нею оставлена
была и небольшая пенсия, назначенная за заслуги отца. Пенсию эту предполагалось копить из процентов и выдать сироте по выходе из института.
В фельетонцах он утверждал, что катанье на тройках
есть признак наступления зимы; что
есть блины с икрой — все равно, что в море купаться; что открытие «Аркадии» и «Ливадии» знаменует наступление весны. Вопросцы он разрабатывал крохотные, но дразнящие, оставляя, однако ж, в запасе лазейку, которая давала бы возможность отпереться. Вообще принял
себе за правило писать бойко и хлестко; ненавидел принципы и убеждения и
о писателях этой категории отзывался, что они напускают на публику уныние и скучищу.
Ввиду упрочения ее будущего, не должно
быть речи ни об идеях, ни
о целях, ни об убеждениях, ни
о чем, кроме наивернейших способов удержать за
собою сокровище.
— А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", — вот все, что я могу сказать
о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего оказалось — ничто! Nichts! А в то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах… Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка
была! Маня, помнишь?
Вот где настоящее его место. Не на страже мелких частных интересов, а на страже «земли». К тому же идея
о всесословности совершенно естественно связывалась с идеей
о служебном вознаграждении. Почет и вознаграждение подавали друг другу руку, а это
было далеко не лишнее при тех ущербах, которые привела за
собой крестьянская реформа, — ущербах, оказавшихся очень серьезными, несмотря на то, что идеал реформы формулировался словами:"Чтобы помещик не ощутил…"
Но, разумеется, ежели земство
будет представлять
собой убежище для злонамеренных людей, ежели сами представители земства
будут думать
о каких-то новых эрах, то администрация не может не вступиться.
— Покуда определенных фактов в виду еще нет, но
есть разговор — это уже само по
себе представляет очень существенный признак.
О вашем губернаторе никто не говорит, что он мечтает
о новой эре… почему? А потому просто, что этого нет на деле и
быть не может. А об земстве по всей России такой слух идет, хотя, разумеется, большую часть этих слухов следует отнести на долю болтливости.
Я говорил
себе, что разлука
будет полная, что
о переписке нечего и думать, потому что вся сущность наших отношений замыкалась в личных свиданиях, и переписываться
было не
о чем; что ежели и мелькнет Крутицын на короткое время опять в Петербурге, то не иначе, как по делам «знамени», и вряд ли вспомнит обо мне, и что вообще вряд ли мы не в последний раз видим друг друга.
— Ну,
будет; действительно, я что-то некстати развитийствовался. Рассказывай же, рассказывай
о себе, как жил, что делал?
И в этом я ему не препятствовал, хотя, в сущности, держался совсем другого мнения
о хитросплетенной деятельности этого своеобразного гения, запутавшего всю Европу в какие-то невылазные тенета. Но свобода мнений — прежде всего, и мне не без основания думалось: ведь оттого не
будет ни хуже, ни лучше, что два русских досужих человека начнут препираться
о качествах человека, который простер свои длани на восток и на запад, — так пускай
себе…
Левушка Крутицын
был мальчик нервный и впечатлительный; он не выдержал перед мыслью
о предстоящей семейной разноголосице и поспешил произнести суд над укоренившимися в семье преданиями, послав
себе вольную смерть.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет,
о петербургском ничего нет, а
о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем:
есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у
себя. Хотите, прочту?
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать
себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска
было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец,
о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик
был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит
себя лбом
о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать,
есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Стародум. Льстец
есть тварь, которая не только
о других, ниже
о себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть станет.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги
были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам
было как-то не по
себе, так как
о новом градоначальнике все еще не
было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.