Неточные совпадения
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой, не
могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее
дело его примирения с женою. И мысль, что он
может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
Она только что пыталась сделать то, что пыталась сделать уже десятый раз в эти три
дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет к матери, — и опять не
могла на это решиться; но и теперь, как в прежние раза, она говорила себе, что это не
может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сделал.
Пробыв в Москве, как в чаду, два месяца, почти каждый
день видаясь с Кити в свете, куда он стал ездить, чтобы встречаться с нею, Левин внезапно решил, что этого не
может быть, и уехал в деревню.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных
делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не
может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить то
дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он
может застать Кити.
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он
мог запомнить себя в редкие
дни своего раннего детства.
—
Может быть. Но всё-таки мне дико, так же, как мне дико теперь то, что мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии делать свое
дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше не наесться и для этого едим устрицы….
Все эти
дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не
могла. Она знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том, как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
Любовь к женщине он не только не
мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских
дел; для Левина это было главным
делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
— Впрочем, Анна, по правде тебе сказать, я не очень желаю для Кити этого брака. И лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский,
мог влюбиться в тебя в один
день.
Вронский видел всю неблаговидность этого
дела и что тут дуэли быть не
может, что надо всё сделать, чтобы смягчить этого титулярного советника и замять
дело.
Обдумав всё, полковой командир решил оставить
дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях его свиданья и долго не
мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности
дела, и как Вронский, лавируя при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
— Скверная история, но уморительная. Не
может же Кедров драться с этим господином! Так ужасно горячился? — смеясь переспросил он. — А какова нынче Клер? Чудо! — сказал он про новую французскую актрису. — Сколько ни смотри, каждый
день новая. Только одни французы
могут это.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и
может делаться в ее душе, это не мое
дело, это
дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее чувствах и так далее — суть вопросы ее совести, до которой мне не
может быть
дела. Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это
дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь
может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
Но и после, и на другой и на третий
день, она не только не нашла слов, которыми бы она
могла выразить всю сложность этих чувств, но не находила и мыслей, которыми бы она сама с собой
могла обдумать всё, что было в ее душе.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне
дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это
могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как о
деле, в котором не
может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем
могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое
дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед.
— Простите меня, что я приехал, но я не
мог провести
дня, не видав вас, — продолжал он по-французски, как он всегда говорил, избегая невозможно-холодного между ними вы и опасного ты по-русски.
— Я вижу, что случилось что-то. Разве я
могу быть минуту спокоен, зная, что у вас есть горе, которого я не
разделяю? Скажите ради Бога! — умоляюще повторил он.
— Знает ли он или нет, — сказал Вронский своим обычным твердым и спокойным тоном, — знает ли он или нет, нам до этого
дела нет. Мы не
можем… вы не
можете так оставаться, особенно теперь.
В этот
день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и та скачка, в которой он скакал. К своей скачке он
мог поспеть, но если он поедет к Брянскому, то он только так приедет, и приедет, когда уже будет весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него и потому решил ехать дальше, приказав кучеру не жалеть тройки.
— Опасность в скачках военных, кавалерийских, есть необходимое условие скачек. Если Англия
может указать в военной истории на самые блестящие кавалерийские
дела, то только благодаря тому, что она исторически развивала в себе эту силу и животных и людей. Спорт, по моему мнению, имеет большое значение, и, как всегда, мы видим только самое поверхностное.
Мадам Шталь принадлежала к высшему обществу, но она была так больна, что не
могла ходить, и только в редкие хорошие
дни появлялась на водах в колясочке.
Она всегда казалась занятою
делом, в котором не
могло быть сомнения, и потому, казалось, ничем посторонним не
могла интересоваться.
— Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы не было, если б я не была дурная. Так пускай я буду какая есть, но не буду притворяться. Что мне зa
дело до Анны Павловны! Пускай они живут как хотят, и я как хочу. Я не
могу быть другою… И всё это не то, не то!..
—
Дело Божье.
Может, и погода будет.
— Если ты признаешь это благом, — сказал Сергей Иванович, — то ты, как честный человек, не
можешь не любить и не сочувствовать такому
делу и потому не желать работать для него.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к
делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын
день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не
могу я от души поливать и верить в эти березки!
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не
мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем
деле.
Он пообедал со стариком и разговорился с ним о его домашних
делах, принимая в них живейшее участие, и сообщил ему все свои
дела и все обстоятельства, которые
могли интересовать старика.
Он чувствовал, что он глубже, чем когда-нибудь, вникал теперь в это усложнение и что в голове его нарождалась — он без самообольщения
мог сказать — капитальная мысль, долженствующая распутать всё это
дело, возвысить его в служебной карьере, уронить его врагов и потому принести величайшую пользу государству.
И действительно, на это
дело было потрачено и тратилось очень много денег и совершенно непроизводительно, и всё
дело это, очевидно, ни к чему не
могло привести.
Для человека со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не
могли быть затруднительны; но
дело в том, что у него далеко не было этих 100 000.
Ровесник Вронскому и однокашник, он был генерал и ожидал назначения, которое
могло иметь влияние на ход государственных
дел, а Вронский был, хоть и независимый, и блестящий, и любимый прелестною женщиной, но был только ротмистром, которому предоставляли быть независимым сколько ему угодно.
— Кончилось, — ответил Вронский, улыбаясь одними глазами и покручивая кончики усов так осторожно, как будто после того порядка, в который приведены его
дела, всякое слишком смелое и быстрое движение
может его разрушить.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к
делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как
мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не в этом
дело, я не
могу сомневаться в этом; но вот что он пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
Прелесть, которую он испытывал в самой работе, происшедшее вследствие того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти в эту жизнь, которое в эту ночь было для него уже не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он не
мог уже никак находить в нем прежнего интереса и не
мог не видеть того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего
дела.
Главное же — не только совершенно даром пропадала направленная на это
дело энергия, но он не
мог не чувствовать теперь, когда смысл его хозяйства обнажился для него, что цель его энергии была самая недостойная.
Еще меньше
мог Левин сказать, что он был дрянь, потому что Свияжский был несомненно честный, добрый, умный человек, который весело, оживленно, постоянно делал
дело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже наверное никогда сознательно не делал и не
мог сделать ничего дурного.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не
может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько
дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе?
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько было сил, и достиг хотя и не того, чего он желал, но того, что он
мог, не обманывая себя, верить, что
дело это стоит работы. Одна из главных трудностей была та, что хозяйство уже шло, что нельзя было остановить всё и начать всё сначала, а надо было на ходу перелаживать машину.
Наивный мужик Иван скотник, казалось, понял вполне предложение Левина — принять с семьей участие в выгодах скотного двора — и вполне сочувствовал этому предприятию. Но когда Левин внушал ему будущие выгоды, на лице Ивана выражалась тревога и сожаление, что он не
может всего дослушать, и он поспешно находил себе какое-нибудь не терпящее отлагательства
дело: или брался за вилы докидывать сено из денника, или наливать воду, или подчищать навоз.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не
мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее
дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
Левин слушал и придумывал и не
мог придумать, что сказать. Вероятно, Николай почувствовал то же; он стал расспрашивать брата о
делах его; и Левин был рад говорить о себе, потому что он
мог говорить не притворяясь. Он рассказал брату свои планы и действия.
Алексей Александрович сочувствовал гласному суду в принципе, но некоторым подробностям его применения у нас он не вполне сочувствовал, по известным ему высшим служебным отношениям, и осуждал их, насколько он
мог осуждать что-либо высочайше утвержденное. Вся жизнь его протекла в административной деятельности и потому, когда он не сочувствовал чему-либо, то несочувствие его было смягчено признанием необходимости ошибок и возможности исправления в каждом
деле.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас
может быть что-нибудь великое, — мысли,
дела! Всё это песчинки.