Неточные совпадения
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски;
для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты;
для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев;
для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду;
для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но
знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он
знал очень хорошо, каким он должен был казаться
для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего,
для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить то дело,
для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и,
узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали, что он может застать Кити.
Ничего, казалось, не было особенного ни в ее одежде, ни в ее позе; но
для Левина так же легко было
узнать ее в этой толпе, как розан в крапиве.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так
знал это чувство Левина,
знал, что
для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это
для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я
знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Ну, уж извини меня. Ты
знаешь,
для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие, как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это
для меня гадины, и все падшие — такие же.
— Я больше тебя
знаю свет, — сказала она. — Я
знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это
для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты
для него, и я
знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты
для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты
для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он
знал, что это было глупо,
знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир
для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая
для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
— Да, — продолжала Анна. — Ты
знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был
для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
Она
знала это так же верно, как если б он сказал ей, что он тут
для того, чтобы быть там, где она.
— Зачем я еду? — повторил он, глядя ей прямо в глаза. — Вы
знаете, я еду
для того, чтобы быть там, где вы, — сказал он, — я не могу иначе.
— Тем хуже
для тех, кто держится этой моды. Я
знаю счастливые браки только по рассудку.
— Нет, я думаю, без шуток, что
для того чтоб
узнать любовь, надо ошибиться и потом поправиться, — сказала княгиня Бетси.
— Разве вы не
знаете, что вы
для меня вся жизнь; но спокойствия я не
знаю и не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я
для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни
для себя, ни
для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно не возможно? — прибавил он одними губами; но она слышала.
То, что почти целый год
для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что
для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не
зная, в чем и чем.
Решетки, как он
узнал, ненужные зимой, были перенесены в рабочую конюшню и там поломаны, так как они и были сделаны легко,
для телят.
— То есть почему же даром? — с добродушною улыбкой сказал Степан Аркадьич,
зная, что теперь всё будет нехорошо
для Левина.
— Нет, я не
знаю,
знаешь ли ты или нет, но мне всё равно. И я скажу тебе, — я сделал предложение и получил отказ, и Катерина Александровна
для меня теперь тяжелое и постыдное воспоминанье.
Но в последнее время она
узнала, что сын отказался от предложенного ему, важного
для карьеры, положения, только с тем, чтоб оставаться в полку, где он мог видеться с Карениной,
узнала, что им недовольны за это высокопоставленные лица, и она переменила свое мнение.
Они и понятия не имеют о том, что такое счастье, они не
знают, что без этой любви
для нас ни счастья, ни несчастья — нет жизни», думал он.
Она думала теперь именно, когда он застал ее, вот о чем: она думала, почему
для других,
для Бетси, например (она
знала ее скрытую
для света связь с Тушкевичем), всё это было легко, а
для нее так мучительно?
— Я
знаю, — перебила она его, — как тяжело твоей честной натуре лгать, и жалею тебя. Я часто думаю, как
для меня ты погубил свою жизнь.
Он теперь, говоря с братом о неприятной весьма
для него вещи,
зная, что глаза многих могут быть устремлены на них, имел вид улыбающийся, как будто он о чем-нибудь неважном шутил с братом.
«
Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не
зная, что скажет.
Сказать, что он
знает народ, было бы
для него то же самое, что сказать, что он
знает людей.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе
узнавал своего брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности
для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то — не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Чем больше он
узнавал брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и многие другие деятели
для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович, не любивший противоречий и в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было
знать, на что отвечать, — впрочем, не в том дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо
для народа?
«И
для чего она говорит по-французски с детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с собой, не
зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки, хотя и в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих детей.
Она
знала вперед, что помощь религии возможна только под условием отречения от того, что составляло
для нее весь смысл жизни.
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он
знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть
для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он
знает и
знает, что я не в силах буду сделать этого».
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только
знал Левин, был
для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Кроме того, Левин
знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно было поговорить, послушать о хозяйстве те самые разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин
знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь
для Левина казались одними важными.
Каренины, муж и жена, продолжали жить в одном доме, встречались каждый день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть жену,
для того чтобы прислуга не имела права делать предположения, но избегал обедов дома. Вронский никогда не бывал в доме Алексея Александровича, но Анна видала его вне дома, и муж
знал это.
Он не спал всю ночь, и его гнев, увеличиваясь в какой-то огромной прогрессии, дошел к утру до крайних пределов. Он поспешно оделся и, как бы неся полную чашу гнева и боясь расплескать ее, боясь вместе с гневом утратить энергию, нужную ему
для объяснения с женою, вошел к ней, как только
узнал, что она встала.
— Так как все пальцы вышли, он их все разогнул и продолжал: — Это взгляд теоретический, но я полагаю, что вы сделали мне честь обратиться ко мне
для того, чтоб
узнать практическое приложение.
Замечательно было
для Левина то, что они все
для него нынче были видны насквозь, и по маленьким, прежде незаметным признакам он
узнавал душу каждого и ясно видел, что они все были добрые.
Он не
узнавал своей комнаты, глядя снизу на выгнутые ножки стола, на корзинку
для бумаг и тигровую шкуру.
Он даже не имел никаких планов и целей
для будущей жизни; он предоставлял решение этого другим,
зная, что всё будет прекрасно.
«Что как она не любит меня? Что как она выходит за меня только
для того, чтобы выйти замуж? Что если она сама не
знает того, что делает? — спрашивал он себя. — Она может опомниться и, только выйдя замуж, поймет, что не любит и не могла любить меня». И странные, самые дурные мысли о ней стали приходить ему. Он ревновал ее к Вронскому, как год тому назад, как будто этот вечер, когда он видел ее с Вронским, был вчера. Он подозревал, что она не всё сказала ему.
Все черты его характера, который она
узнавала больше и больше, были
для нее невыразимо милы.
Это он
знал твердо и
знал уже давно, с тех пор как начал писать ее; но суждения людей, какие бы они ни были, имели
для него всё-таки огромную важность и до глубины души волновали его.
То, что это соображение было одно из миллионов других соображений, которые, как Михайлов твердо
знал это, все были бы верны, не уменьшило
для него значения замечания Голенищева.
Он
знал, что надо было много внимания и осторожности
для того, чтобы, снимая покров, не повредить самого произведения, и
для того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техники тут никакой не было.
Она теперь с радостью мечтала о приезде Долли с детьми, в особенности потому, что она
для детей будет заказывать любимое каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама не
знала, зачем и
для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и
зная, что будут и ненастные дни, вила, как умела, свое гнездо и торопилась в одно время и вить его и учиться, как это делать.
Столкновения эти происходили часто и оттого, что они не
знали еще, что друг
для друга важно, и оттого, что всё это первое время они оба часто бывали в дурном расположении духа.
Если б он
знал, что они все
для меня как Петр повар, — думала она, глядя с странным
для себя чувством собственности на его затылок и красную шею.
Левин
знал, что эта страстная мольба и надежда сделают только еще тяжелее
для него разлуку с жизнью, которую он так любил.