Неточные совпадения
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее
есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò
будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому
верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Если ты хочешь мою исповедь относительно этого, то я скажу тебе, что не
верю, чтобы тут
была драма.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла
верить этому, как не могла бы
верить тому, что в какое бы то ни
было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны
быть заряженные пистолеты.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха
будет рада выбору сына, и ей странно
было, что он, боясь оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она
верила этому.
Если б он мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити
будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не
поверил бы этому. Он не мог
поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло
быть дурно. Еще меньше он мог бы
поверить тому, что он должен жениться.
Как ни казенна
была эта фраза, Каренина, видимо, от души
поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может
быть, любила, и отказала потому, что
верила в другого.
Он знал, что у ней
есть муж, но не
верил в существование его и
поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он
поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и
выпила и взмутила воду.
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду в комитет. Опять
буду обедать не один, — продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. — Ты не
поверишь, как я привык…
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как
пить те воды, которые
были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу, доктор углубился в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец
было изложено: ехать и не
верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
Первое время Анна искренно
верила, что она недовольна им за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, где она думала встретить его, a его не
было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
— И мне то же говорит муж, но я не
верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что
есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
— Анна, ради Бога не говори так, — сказал он кротко. — Может
быть, я ошибаюсь, но
поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
Кроме того, он
был уверен, что Яшвин уже наверное не находит удовольствия в сплетне и скандале, а понимает это чувство как должно, то
есть знает и
верит, что любовь эта — не шутка, не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Теперь, когда над ним висело открытие всего, он ничего так не желал, как того, чтоб она, так же как прежде, насмешливо ответила ему, что его подозрения смешны и не имеют основания. Так страшно
было то, что он знал, что теперь он
был готов
поверить всему. Но выражение лица ее, испуганного и мрачного, теперь не обещало даже обмана.
— Да он не пренебрег; я
верю, что он любил меня, но он
был покорный сын…
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики
верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ,
был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
— Может
быть, всё это хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении пунктов медицинских, которыми я никогда не пользуюсь, и школ, куда я своих детей не
буду посылать, куда и крестьяне не хотят посылать детей, и я еще не твердо
верю, что нужно их посылать? — сказал он.
— Я не
буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для того чтобы
было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и
верить в эти березки!
У ней
была своя странная религия метемпсихозы, в которую она твердо
верила, мало заботясь о догматах церкви.
— Слава Богу, она совсем поправилась. Я никогда не
верила, чтоб у нее
была грудная болезнь.
По неопределенным ответам на вопрос о том, сколько
было сена на главном лугу, по поспешности старосты, разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам
поверить дело.
Он не
верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может
быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах
буду сделать этого».
И они проводят какую-нибудь мысль, направление, в которое сами не
верят, которое делает зло; и всё это направление
есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья.
— Ты сказал, чтобы всё
было, как
было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может
быть, ты больше числом знал женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но я женат, и
поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
Он не
верил ни в чох, ни в смерть, но
был очень озабочен вопросом улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причем особенно хлопотал, чтобы церковь осталась в его селе.
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько
было сил, и достиг хотя и не того, чего он желал, но того, что он мог, не обманывая себя,
верить, что дело это стоит работы. Одна из главных трудностей
была та, что хозяйство уже шло, что нельзя
было остановить всё и начать всё сначала, а надо
было на ходу перелаживать машину.
И у него
была, верно, своя Агафья Михайловна, которой он
поверял свои планы».
― Слава Богу, кончилось. Ты не
поверишь, как мне невыносимо
было это.
Одни члены со Стремовым во главе оправдывали свою ошибку тем, что они
поверили ревизионной, руководимой Алексеем Александровичем комиссии, представившей донесение, и говорили, что донесение этой комиссии
есть вздор и только исписанная бумага.
— Я одно скажу, Алексей Александрович. Я знаю тебя эа отличного, справедливого человека, знаю Анну — извини меня, я не могу переменить о ней мнения — за прекрасную, отличную женщину, и потому, извини меня, я не могу
верить этому. Тут
есть недоразумение, — сказал он.
Ничего, казалось, не
было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение
было в каждом звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут
была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он не мог не
верить и которая душила его счастьем.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще
было возможно. Когда я сомневался, мне
было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то
была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не
верю, что это мой сын. Я очень несчастлив.
— Как я знал, что это так
будет! Я никогда не надеялся; но в душе я
был уверен всегда, — сказал он. — Я
верю, что это
было предназначено.
Чувство это
было так неожиданно и странно, что Степан Аркадьич не
поверил, что это
был голос совести, говоривший ему, что дурно то, что он
был намерен делать. Степан Аркадьич сделал над собой усилие и поборол нашедшую на него робость.
Он не
верил ни одному слову Степана Аркадьича, на каждое слово его имел тысячи опровержений, но он слушал его, чувствуя, что его словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен
будет покориться.
— Алексей Александрович,
поверь мне, что она оценит твое великодушие, — сказал он. — Но, видно, это
была воля Божия, — прибавил он и, сказав это, почувствовал, что это
было глупо, и с трудом удержал улыбку над своею глупостью.
Верить он не мог, а вместе с тем он не
был твердо убежден в том, чтобы всё это
было несправедливо.
И поэтому, не
будучи в состоянии
верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Левин поцеловал с осторожностью ее улыбавшиеся губы, подал ей руку и, ощущая новую странную близость, пошел из церкви. Он не
верил, не мог
верить, что это
была правда. Только когда встречались их удивленные и робкие взгляды, он
верил этому, потому что чувствовал, что они уже
были одно.
В эти несколько секунд он вперед
верил тому, что высший, справедливейший суд
будет произнесен ими, именно этими посетителями, которых он так презирал минуту тому назад.
Вронский защищал Михайлова, но в глубине души он
верил этому, потому что, по его понятию, человек другого, низшего мира должен
был завидовать.
Левин сказал жене, что он
верит, что она желала ехать, только чтобы
быть полезною, согласился, что присутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного; но в глубине души он ехал недовольный ею и собой.
Он
был недоволен ею за то, что она не могла взять на себя отпустить его, когда это
было нужно (и как странно ему
было думать, что он, так недавно еще не смевший
верить тому счастью, что она может полюбить его, теперь чувствовал себя несчастным оттого, что она слишком любит его!), и недоволен собой за то, что не выдержал характера.
— Для меня ужасно то, что я не могу не видеть его, каким он
был молодым… Ты не
поверишь, какой он
был прелестный юноша, но я не понимал его тогда.
— Очень, очень
верю. Как я чувствую, мы бы дружны
были с ним, — сказала она и испугалась за то, что сказала, оглянулась на мужа, и слезы выступили ей на глаза.
— Вы найдете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу вас
верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша
есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
Но то, что он в этой временной, ничтожной жизни сделал, как ему казалось, некоторые ничтожные ошибки, мучало его так, как будто и не
было того вечного спасения, в которое он
верил.
Он чувствовал себя невиноватым за то, что не выучил урока; но как бы он ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он
верил и как будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно не мог вспомнить и понять, что коротенькое и такое понятное слово «вдруг»
есть обстоятельство образа действия.