Неточные совпадения
«Там видно
будет», сказал себе Степан Аркадьич и,
встав, надел серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
Окончив газету, вторую чашку кофе и калач с маслом, он
встал, стряхнул крошки калача с жилета и, расправив широкую грудь, радостно улыбнулся, не оттого, чтоб у него на душе
было что-нибудь особенно приятное, — радостную улыбку вызвало хорошее пищеварение.
Когда дело
было прочтено, Степан Аркадьич
встал потянувшись и, отдавая дань либеральности времени, в присутствии достал папироску и пошел в свой кабинет. Два товарища его, старый служака Никитин и камер-юнкер Гриневич, вышли с ним.
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко
было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче
было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел
встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к нему.
Кити
встала за столиком и, проходя мимо, встретилась глазами с Левиным. Ей всею душой
было жалко его, тем более, что она жалела его в несчастии, которого сама
была причиною. «Если можно меня простить, то простите, — сказал ее взгляд, — я так счастлива».
— Ваш брат здесь, — сказал он,
вставая. — Извините меня, я не узнал вас, да и наше знакомство
было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно, не помните меня.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не
было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она
вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
В половине десятого особенно радостная и приятная вечерняя семейная беседа за чайным столом у Облонских
была нарушена самым, повидимому, простым событием, но это простое событие почему-то всем показалось странным. Разговорившись об общих петербургских знакомых, Анна быстро
встала.
— Кто я? — еще сердитее повторил голос Николая. Слышно
было, как он быстро
встал, зацепив за что-то, и Левин увидал перед собой в дверях столь знакомую и всё-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутоловатую фигуру брата, с его большими испуганными глазами.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь,
вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы
есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда
были и
есть! Да-с, если бы не
было того, чего не должно
было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
—
Вставай,
будет спать, — сказал Яшвин, заходя за перегородку и толкая за плечо уткнувшегося носом в подушку взлохмаченного Петрицкого.
— Водки, ты думаешь? А? — спросил Петрицкий, морщась и протирая глава: — А ты
выпьешь? Вместе, так
выпьем! Вронский,
выпьешь? — сказал Петрицкий,
вставая и закутываясь под руками в тигровое одеяло.
Все громко выражали свое неодобрение, все повторяли сказанную кем-то фразу: «недостает только цирка с львами», и ужас чувствовался всеми, так что, когда Вронский упал и Анна громко ахнула, в этом не
было ничего необыкновенного. Но вслед затем в лице Анны произошла перемена, которая
была уже положительно неприлична. Она совершенно потерялась. Она стала биться, как пойманная птица: то хотела
встать и итти куда-то, то обращалась к Бетси.
— Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным
быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром
вставай, сейчас же одевайся, иди в салон чай скверный
пить. То ли дело дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь, не торопишься.
Она чувствовала, что слезы выступают ей на глаза. «Разве я могу не любить его? — говорила она себе, вникая в его испуганный и вместе обрадованный взгляд. — И неужели он
будет заодно с отцом, чтобы казнить меня? Неужели не пожалеет меня?» Слезы уже текли по ее лицу, и, чтобы скрыть их, она порывисто
встала и почти выбежала на террасу.
Неожиданный молодой гость, которого привезла Сафо и которого она забыла,
был однако такой важный гость, что, несмотря на его молодость, обе дамы
встали, встречая его.
— Ну, вот вам и гости приехали, не скучно
будет, — сказала Агафья Михайловна,
вставая и направляясь к двери. Но Левин перегнал ее. Работа его не шла теперь, и он
был рад какому бы то ни
было гостю.
Когда
встали из-за стола, Левину хотелось итти за Кити в гостиную; но он боялся, не
будет ли ей это неприятно по слишком большой очевидности его ухаживанья за ней. Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она
была в гостиной.
Он
встал, и рыданья прервали его речь. Вронский тоже поднялся и в нагнутом, невыпрямленном состоянии, исподлобья глядел на него. Он не понимал чувства Алексея Александровича. Но он чувствовал, что это
было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении.
«Честолюбие? Серпуховской? Свет? Двор?» Ни на чем он не мог остановиться. Всё это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не
было. Он
встал с дивана, снял сюртук, выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. «Так сходят с ума, — повторил он, — и так стреляются… чтобы не
было стыдно», добавил он медленно.
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее,
было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа грудью на столе и положив ноги на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно
встала, присела и дернула Сережу.
— Во всяком положении
есть выход, — сказал,
вставая и оживляясь, Степан Аркадьич. —
Было время, когда ты хотел разорвать… Если ты убедишься теперь, что вы не можете сделать взаимного счастия…
Он отстоял обедню, всенощную и вечерние правила и на другой день,
встав раньше обыкновенного, не
пив чаю, пришел в восемь часов утра в церковь для слушания утренних правил и исповеди.
— Нет, это ужасно.
Быть рабом каким-то! — вскрикнул Левин,
вставая и не в силах более удерживать своей досады. Но в ту же секунду почувствовал, что он бьет сам себя.
После обеда однако Кити
встала и пошла, как всегда, с работой к больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно улыбнулся, когда она сказала, что
была больна. В этот день он беспрестанно сморкался и жалобно стонал.
— Да уж это ты говорил. Дурно, Сережа, очень дурно. Если ты не стараешься узнать того, что нужнее всего для христианина, — сказал отец
вставая, — то что же может занимать тебя? Я недоволен тобой, и Петр Игнатьич (это
был главный педагог) недоволен тобой… Я должен наказать тебя.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не
вставал. Она
будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Она
встала и, сняв шляпу, взяла на столике альбом, в котором
были фотографические карточки сына в других возрастах.
Яшвин, опрокинув еще рюмку коньяку в шипящую воду,
выпил и
встал, застегиваясь.
— А что за прелесть моя Варенька! А? — сказала Кити мужу, как только Сергей Иванович
встал. Она сказала это так, что Сергей Иванович мог слышать ее, чего она, очевидно, хотела. — И как она красива, благородно красива! Варенька! — прокричала Кити, — вы
будете в мельничном лесу? Мы приедем к вам.
— Я сделаю, — сказала Долли и,
встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающим кровяным сиропом, пенками. «Как они
будут это лизать с чаем!» думала она о своих детях, вспоминая, как она сама,
бывши ребенком, удивлялась, что большие не
едят самого лучшего — пенок.
— Нет, ты мне всё-таки скажи… Ты видишь мою жизнь. Но ты не забудь, что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не одни… Но мы приехали раннею весной, жили совершенно одни и
будем жить одни, и лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу одна без него, одна, а это
будет… Я по всему вижу, что это часто
будет повторяться, что он половину времени
будет вне дома, — сказала она,
вставая и присаживаясь ближе к Долли.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо
было улыбнуться, чтобы показать, что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не
встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
— Ах, непременно! Он
был у нас. Ну, что тебе стоит? Заедешь, сядешь, поговоришь пять минут о погоде,
встанешь и уедешь.
Левин во всё время исполнения испытывал чувство глухого, смотрящего на танцующих. Он
был в совершенном недоумении, когда кончилась пиеса, и чувствовал большую усталость от напряженного и ничем не вознагражденного внимания. Со всех сторон послышались громкие рукоплескания. Все
встали, заходили, заговорили. Желая разъяснить по впечатлению других свое недоумение, Левин пошел ходить, отыскивая знатоков, и рад
был, увидав одного из известных знатоков в разговоре со знакомым ему Песцовым.
Левин
встал и пошел с ним к большому столу, уставленному водками и самыми разнообразными закусками. Казалось, из двух десятков закусок можно
было выбрать, что
было по вкусу, но Степан Аркадьич потребовал какую-то особенную, и один из стоявших ливрейных лакеев тотчас принес требуемое. Они
выпили по рюмке и вернулись к столу.
― Князь, пожалуйте, готово, ― сказал один из его партнеров, найдя его тут, и князь ушел. Левин посидел, послушал, но, вспомнив все разговоры нынешнего утра, ему вдруг стало ужасно скучно. Он поспешно
встал и пошел искать Облонского и Туровцына, с которыми
было весело.
Она
встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую девочку, которая тут же сидела за работой, назвав ее своею воспитанницей,
были знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света, всегда спокойной и естественной.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович
встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою руку в руку Француза. Степан Аркадьич
встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то на того, то на другого. Всё это
было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
— Да, я поеду, — опоминаясь и
вставая, сказала Анна. — А если без меня
будет телеграмма, прислать к Дарье Александровне… Нет, я сама вернусь.
— Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, — сказал он. — И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие и полное выражение общественного мнения
есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов
встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы.