Неточные совпадения
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не
о себе;
главные лица тут — наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу
подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Он
думал не
о жене, но об одном возникшем в последнее время усложнении в его государственной деятельности, которое в это время составляло
главный интерес его службы.
Левин продолжал находиться всё в том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его счастье составляют
главную и единственную цель всего существующего и что
думать и заботиться теперь ему ни
о чем не нужно, что всё делается и сделается для него другими.
Сначала она
думала о детях,
о которых, хотя княгиня, а
главное Кити (она на нее больше надеялась), обещала за ними смотреть, она всё-таки беспокоилась.
— Ты не поверишь, как мне опостылели эти комнаты, — сказала она, садясь подле него к своему кофею. — Ничего нет ужаснее этих chambres garnies. [меблированных комнат.] Нет выражения лица в них, нет души. Эти часы, гардины,
главное, обои — кошмар. Я
думаю о Воздвиженском, как об обетованной земле. Ты не отсылаешь еще лошадей?
Неточные совпадения
—
О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор полиции! Ты —
подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право же, мне кажется, что в этой борьбе с правительством у таких людей, как Мария,
главную роль играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
И
главное, все это делалось покойно: не было у него ни опухоли у сердца, ни разу он не волновался тревогой
о том, увидит ли он хозяйку или нет, что она
подумает, что сказать ей, как отвечать на ее вопрос, как она взглянет, — ничего, ничего.
Затем… затем я, конечно, не мог, при маме, коснуться до
главного пункта, то есть до встречи с нею и всего прочего, а
главное, до ее вчерашнего письма к нему, и
о нравственном «воскресении» его после письма; а это-то и было
главным, так что все его вчерашние чувства, которыми я
думал так обрадовать маму, естественно, остались непонятными, хотя, конечно, не по моей вине, потому что я все, что можно было рассказать, рассказал прекрасно.
Но что мучило меня до боли (мимоходом, разумеется, сбоку, мимо
главного мучения) — это было одно неотвязчивое, ядовитое впечатление — неотвязчивое, как ядовитая, осенняя муха,
о которой не
думаешь, но которая вертится около вас, мешает вам и вдруг пребольно укусит. Это было лишь воспоминание, одно происшествие,
о котором я еще никому на свете не сказывал. Вот в чем дело, ибо надобно же и это где-нибудь рассказать.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается,
главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много
думать о том, что теперь
о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.