Неточные совпадения
Всю дорогу приятели молчали. Левин
думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим
человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Я тебе говорю, чтò я
думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
«Нынче уж так не выдают замуж, как прежде»,
думали и говорили все эти молодые девушки и все даже старые
люди.
«Это должен быть Вронский»,
подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого
человека, понял так же верно, как если б она сказала ему это словами. Но что же это за
человек?
— Я не
думаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу
человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
Не раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых
людей, что она никогда не позволит себе и
думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в
человека, который меня знать не хотел, и что я умираю от любви к нему? И это мне говорит сестра, которая
думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
«И ужаснее всего то, —
думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он
думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких
людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им в лицо».
«Ах, если бы кто-нибудь приятный
человек, с кем бы поговорить»,
подумал он.
Если бы кто-нибудь имел право спросить Алексея Александровича, что он
думает о поведении своей жены, то кроткий, смирный Алексей Александрович ничего не ответил бы, а очень бы рассердился на того
человека, который у него спросил бы про это.
— Нет, я совсем не хороша. Ну, скажите мне… Постойте, посидимте, — сказала Кити, усаживая ее опять на скамейку подле себя. — Скажите, неужели не оскорбительно
думать, что
человек пренебрег вашею любовью, что он не хотел?..
— А знаешь, я о тебе
думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные
люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Всякий
человек, зная до малейших подробностей всю сложность условий, его окружающих, невольно предполагает, что сложность этих условий и трудность их уяснения есть только его личная, случайная особенность, и никак не
думает, что другие окружены такою же сложностью своих личных условий, как и он сам.
Он чувствовал, что это независимое положение
человека, который всё бы мог, но ничего не хочет, уже начинает сглаживаться, что многие начинают
думать, что он ничего бы и не мог, кроме того, как быть честным и добрым малым.
Она взглянула на него. «Нет, это мне показалось, ―
подумала она, вспоминая выражение его лица, когда он запутался на слове пелестрадал, ― нет, разве может
человек с этими мутными глазами, с этим самодовольным спокойствием чувствовать что-нибудь?»
«Все
люди, все человеки, как и мы грешные: из чего злиться и ссориться?» —
думал он, входя в гостиницу.
— И я вижу, что вы
думаете, что он дурной
человек?
— И неправда! И поскорей не
думайте больше так! — сказала Кити. — Я тоже была о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно добрый
человек. Сердце у него золотое.
— Виноват, виноват, и никогда не буду больше дурно
думать о
людях! — весело сказал он, искренно высказывая то, что он теперь чувствовал.
Он сейчас уже и без малейшего усилия исполнял то обещание, которое он дал ей — всегда
думать хорошо про всех
людей и всегда всех любить.
«Удивительно добрый
человек»,
думал Левин.
«Бедный, несчастный!»
подумал Левин, и слезы выступили ему на глаза от любви и жалости к этому
человеку.
«Никакой надобности, —
подумала она, — приезжать
человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
Ни
думать, ни желать она ничего не могла вне жизни с этим
человеком; но этой новой жизни еще не было, и она не могла себе даже представить ее ясно.
«Я неизбежно сделала несчастие этого
человека, —
думала она, — но я не хочу пользоваться этим несчастием; я тоже страдаю и буду страдать: я лишаюсь того, чем я более всего дорожила, — я лишаюсь честного имени и сына.
Левин положил брата на спину, сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у
человека, который глубоко и напряженно
думает. Левин невольно
думал вместе с ним о том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется то, что всё так же темно остается для Левина.
«Разумеется, —
думал он, — свет придворный не примет ее, но
люди близкие могут и должны понять это как следует».
Кроме того, в девочке всё было еще ожидания, а Сережа был уже почти
человек, и любимый
человек; в нем уже боролись мысли, чувства; он понимал, он любил, он судил ее,
думала она, вспоминая его слова и взгляды.
— Да нет, Костя, да постой, да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением глядя на него. — Ну, что же ты можешь
думать? Когда для меня нет
людей, нету, нету!… Ну хочешь ты, чтоб я никого не видала?
— Меня? Меня? Что я? Сумасшедший!.. А тебя за что? Это ужасно
думать, что всякий
человек чужой может расстроить наше счастье.
— Да, славный, — ответил Левин, продолжая
думать о предмете только что бывшего разговора. Ему казалось, что он, насколько умел, ясно высказал свои мысли и чувства, а между тем оба они,
люди неглупые и искренние, в один голос сказали, что он утешается софизмами. Это смущало его.
В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже не
думая о том, что мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо, не
думая о том, что они имеют вид
людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
Она счастлива, делает счастье другого
человека и не забита, как я, а верно так же, как всегда, свежа, умна, открыта ко всему»,
думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в особенности потому, что,
думая о романе Анны, параллельно с ним Дарья Александровна воображала себе свой почти такой же роман с воображаемым собирательным мужчиной, который был влюблен в нее.
Дарья Александровна всем интересовалась, всё ей очень нравилось, но более всего ей нравился сам Вронский с этим натуральным наивным увлечением. «Да, это очень милый, хороший
человек»,
думала она иногда, не слушая его, а глядя на него и вникая в его выражение и мысленно переносясь в Анну. Он так ей нравился теперь в своем оживлении, что она понимала, как Анна могла влюбиться в него.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и много
людей, которых она знала, никогда не
думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само собой.
— А мы
думали вас застать на поле, Василий Семеныч, — обратилась она к доктору,
человеку болезненному, — вы были там?
Он был совершенно новый
человек в кругу дворян, но, очевидно, имел успех и не ошибался,
думая, что приобрел уже влияние между дворянами.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам
людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший
подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
— Так мучительно
думать, что есть
человек почти враг, с которым тяжело встречаться, — сказал Левин. — Я очень, очень рад.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному
человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел из комнаты, она перестала
думать о нем.
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал было опять Левин, но в это время вышел доктор, одетый и причесанный. «Нет совести у этих
людей, —
подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым
человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких
думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
— О, конечно, графиня, — сказал он, — но я
думаю, что эти перемены так интимны, что никто, даже самый близкий
человек, не любит говорить.
Никогда никого не ненавидела так, как этого
человека!»
думала она.
«Так и я, и Петр, и кучер Федор, и этот купец, и все те
люди, которые живут там по Волге, куда приглашают эти объявления, и везде, и всегда»,
думала она, когда уже подъехала к низкому строению Нижегородской станции и к ней навстречу выбежали артельщики.
«Разве не то же самое делаем мы, делал я, разумом отыскивая значение сил природы и смысл жизни
человека?» продолжал он
думать.
«Ах, только бы не неприятный
человек!»
подумал Левин.
Представь себе, что ты бы шел по улице и увидал бы, что пьяные бьют женщину или ребенка; я
думаю, ты не стал бы спрашивать, объявлена или не объявлена война этому
человеку, а ты бы бросился на него защитил бы обижаемого.
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался,
думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть
люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.