Неточные совпадения
Несмотря на
то, что Степан Аркадьич был кругом виноват перед женой и сам чувствовал это, почти все в
доме, даже нянюшка, главный друг Дарьи Александровны, были на его стороне.
Но сегодня удовольствие это отравлялось воспоминанием о советах Матрены Филимоновны и о
том, что в
доме так неблагополучно.
Кроме
того, она чувствовала, что если здесь, в своем
доме, она едва успевала ухаживать за своими пятью детьми,
то им будет еще хуже там, куда она поедет со всеми ими.
Сам Левин не помнил своей матери, и единственная сестра его была старше его, так что в
доме Щербацких он в первый раз увидал
ту самую среду старого дворянского, образованного и честного семейства, которой он был лишен смертью отца и матери.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и
то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в
дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в
дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Вронский на балах явно ухаживал за Кити, танцовал с нею и ездил в
дом, стало быть, нельзя было сомневаться в серьезности его намерений. Но, несмотря на
то, мать всю эту зиму находилась в страшном беспокойстве и волнении.
Весь день этот Анна провела
дома,
то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал
дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Облонский обедал
дома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях мужа с женой оставалась
та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что,
дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в
доме, но скорее женись и опять заведи
то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет хорошая.
— Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее судили за
то, что она хотела уйти из
дома разврата, никто не говорил вы. Боже мой, что это за бессмыслица на свете! — вдруг вскрикнул он. — Эти новыя учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь
дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но
дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили
тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к брату, к Бетси и сделать несколько визитов с
тем, чтоб начать ездить в
тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из
дома с
тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи.
Надо было покориться, так как, несмотря на
то, что все доктора учились в одной школе, по одним и
тем же книгам, знали одну науку, и несмотря на
то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в
доме княгини и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
— Может быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда
того самого
дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
Теперь он испытывал чувство, подобное
тому, какое испытал бы человек, возвратившийся домой и находящий
дом свой запертым.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят
те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой
дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Он не думал уже о
том, как этот ливень испортит гипподром, но теперь радовался
тому, что, благодаря этому дождю, наверное застанет ее
дома и одну, так как он знал, что Алексей Александрович, недавно вернувшийся с вод, не переезжал из Петербурга.
И, откинувшись в угол кареты, она зарыдала, закрываясь руками. Алексей Александрович не пошевелился и не изменил прямого направления взгляда. Но всё лицо его вдруг приняло торжественную неподвижность мертвого, и выражение это не изменилось во всё время езды до дачи. Подъезжая к
дому, он повернул к ней голову всё с
тем же выражением.
Когда она родила, уже разведясь с мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей ребенка, взяв родившуюся в
ту же ночь и в
том же
доме в Петербурге дочь придворного повара.
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с
тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась в обедне и всенощной во Вдовьем
Доме, где можно было встретить знакомых, и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств, в которую не только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Утро было прекрасное: опрятные, веселые
дома с садиками, вид краснолицых, красноруких, налитых пивом, весело работающих немецких служанок и яркое солнце веселили сердце; но чем ближе они подходили к водам,
тем чаще встречались больные, и вид их казался еще плачевнее среди обычных условий благоустроенной немецкой жизни.
— Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди в салон чай скверный пить.
То ли дело
дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь, не торопишься.
Оправившись, она простилась и пошла в
дом, чтобы взять шляпу. Кити пошла за нею. Даже Варенька представлялась ей теперь другою. Она не была хуже, но она была другая, чем
та, какою она прежде воображала ее себе.
В
то время как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из
дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
— Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в
дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы
то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…
Когда они подъехали к
дому, он высадил ее из кареты и, сделав усилие над собой, с привычною учтивостью простился с ней и произнес
те слова, которые ни к чему не обязывали его; он сказал, что завтра сообщит ей свое решение.
«После
того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем
доме. Я уезжаю и беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем из родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его».
Положение нерешительности, неясности было все
то же, как и
дома; еще хуже, потому что нельзя было ничего предпринять, нельзя было увидать Вронского, а надо было оставаться здесь, в чуждом и столь противоположном ее настроению обществе; но она была в туалете, который, она знала, шел к ней; она была не одна, вокруг была эта привычная торжественная обстановка праздности, и ей было легче, чем
дома; она не должна была придумывать, что ей делать.
— Я очень рад, что вы приехали, — сказал он, садясь подле нее, и, очевидно желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался. Несмотря на
то, что, готовясь к этому свиданью, она учила себя презирать и обвинять его, она не знала, что сказать ему, и ей было жалко его. И так молчание продолжалось довольно долго. — Сережа здоров? — сказал он и, не дожидаясь ответа, прибавил: — я не буду обедать
дома нынче, и сейчас мне надо ехать.
Очень может быть, что благовидное лицо бабы в калошках много содействовало
тому впечатлению благоустройства, которое произвел на Левина этот крестьянский
дом, но впечатление это было так сильно, что Левин никак не мог отделаться от него. И всю дорогу от старика до Свияжского нет-нет и опять вспоминал об этом хозяйстве, как будто что-то в этом впечатлении требовало его особенного внимания.
— Расчет один, что
дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится народ. А
то, верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
За несколько недель пред этим Левин писал брату, что по продаже
той маленькой части, которая оставалась у них неделенною в
доме, брат имел получить теперь свою долю, около 2000 рублей.
Так как в
доме было сыро и одна только комната топлена,
то Левин уложил брата спать в своей же спальне за перегородкой.
Каренины, муж и жена, продолжали жить в одном
доме, встречались каждый день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть жену, для
того чтобы прислуга не имела права делать предположения, но избегал обедов
дома. Вронский никогда не бывал в
доме Алексея Александровича, но Анна видала его вне
дома, и муж знал это.
― Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и не вернусь более в этот
дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода. Сын же мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая
то, что он хотел сказать о сыне.
С
тех пор, как Алексей Александрович выехал из
дома с намерением не возвращаться в семью, и с
тех пор, как он был у адвоката и сказал хоть одному человеку о своем намерении, с
тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— А я стеснен и подавлен
тем, что меня не примут в кормилицы, в Воспитательный
Дом, — опять сказал старый князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после
того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в
доме и как нянька ходил за детьми.
В душе ее в
тот день, как она в своем коричневом платье в зале Арбатского
дома подошла к нему молча и отдалась ему, — в душе ее в этот день и час совершился полный разрыв со всею прежнею жизнью, и началась совершенно другая, новая, совершенно неизвестная ей жизнь, в действительности же продолжалась старая.
Но особенно понравилось ему
то, что она тотчас же, как бы нарочно, чтобы не могло быть недоразумений при чужом человеке, назвала Вронского просто Алексеем и сказала, что они переезжают с ним во вновь нанятый
дом, который здесь называют палаццо.
Он не знал
того чувства перемены, которое она испытывала после
того, как ей
дома иногда хотелось капусты с квасом или конфет, и ни
того ни другого нельзя было иметь, а теперь она могла заказать что хотела, купить груды конфет, издержать, сколько хотела денег и заказать какое хотела пирожное.
И Левину смутно приходило в голову, что не
то что она сама виновата (виноватою она ни в чем не могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не умела остановить его»), «Да, кроме интереса к
дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее нет серьезных интересов.
Левин в душе осуждал это и не понимал еще, что она готовилась к
тому периоду деятельности, который должен был наступить для нее, когда она будет в одно и
то же время женой мужа, хозяйкой
дома, будет носить, кормить и воспитывать детей.
С рукой мертвеца в своей руке он сидел полчаса, час, еще час. Он теперь уже вовсе не думал о смерти. Он думал о
том, что делает Кити, кто живет в соседнем нумере, свой ли
дом у доктора. Ему захотелось есть и спать. Он осторожно выпростал руку и ощупал ноги. Ноги были холодны, но больной дышал. Левин опять на цыпочках хотел выйти, но больной опять зашевелился и сказал...
Но с
тех пор как она, после несчастия, постигшего Каренина, взяла его под свое особенное покровительство, с
тех пор как она потрудилась в
доме Каренина, заботясь о его благосостоянии, она почувствовала, что все остальные любви не настоящие, а что она истинно влюблена теперь в одного Каренина.
Просидев
дома целый день, она придумывала средства для свиданья с сыном и остановилась на решении написать мужу. Она уже сочиняла это письмо, когда ей принесли письмо Лидии Ивановны. Молчание графини смирило и покорило ее, но письмо, всё
то, что она прочла между его строками, так раздражило ее, так ей возмутительна показалась эта злоба в сравнении с ее страстною законною нежностью к сыну, что она возмутилась против других и перестала обвинять себя.
Анна никак не ожидала, чтобы
та, совершенно не изменившаяся, обстановка передней
того дома, где она жила девять лет, так сильно подействовала на нее. Одно за другим, воспоминания, радостные и мучительные, поднялись в ее душе, и она на мгновенье забыла, зачем она здесь.
Василий Лукич между
тем, не понимавший сначала, кто была эта дама, и узнав из разговора, что это была
та самая мать, которая бросила мужа и которую он не знал, так как поступил в
дом уже после нее, был в сомнении, войти ли ему или нет, или сообщить Алексею Александровичу.
И, перебирая события последних дней, ей казалось, что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и
то, что он вчера обедал не
дома, и
то, что он настоял на
том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и
то, что даже теперь шел к ней не один, как бы избегая свиданья с глазу на глаз.
Анна уже была
дома. Когда Вронский вошел к ней, она была одна в
том самом наряде, в котором она была в театре. Она сидела на первом у стены кресле и смотрела пред собой. Она взглянула на него и тотчас же приняла прежнее положение.