Неточные совпадения
Она только что пыталась
сделать то, что пыталась
сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет к матери, — и опять не могла на это решиться; но и теперь,
как в прежние раза, она говорила себе, что это не может
так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить
его, отомстить
ему хоть малою частью той боли, которую
он ей
сделал.
— Нет, вы уж
так сделайте,
как я говорил, — сказал
он, улыбкой смягчая замечание, и, кратко объяснив,
как он понимает дело, отодвинул бумаги и сказал: —
Так и
сделайте, пожалуйста,
так, Захар Никитич.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на
него с улыбкой тихой ласки,
как на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я
сделала что-нибудь дурное?
Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю не
его; но мне всё-таки весело с
ним, и
он такой славный. Только зачем
он это сказал?…» думала она.
И она стала говорить с Кити.
Как ни неловко было Левину уйти теперь,
ему всё-таки легче было
сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на
него и избегала
его взгляда.
Он хотел встать, но княгиня, заметив, что
он молчит, обратилась к
нему.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей,
как Стива,
как они смотрят на это. Ты говоришь, что
он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди
делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для
них святыня. Как-то у
них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье.
Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это
так.
Он был совсем не
такой,
каким воображал
его Константин. Самое тяжелое и дурное в
его характере, то, что
делало столь трудным общение с
ним, было позабыто Константином Левиным, когда
он думал о
нем; и теперь, когда увидел
его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы,
он вспомнил всё это.
— Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не чужие. Ну, выпей же. Расскажи, что ты
делаешь? — продолжал
он, жадно пережевывая кусок хлеба и наливая другую рюмку. —
Как ты живешь?
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к
нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она
такая славная, милая. Что же ей
делать, если все влюблены в нее и
как тени ходят за ней?
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А
как дело
сделать,
так мы лучше всегда
сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал
он, — и лес очень выгодно продан,
так что я боюсь,
как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости
его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а
он дал мне по двести рублей.
Когда она думала о сыне и
его будущих отношениях к бросившей
его отца матери, ей
так становилось страшно за то, что она
сделала, что она не рассуждала, а,
как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
«
Так он будет! — подумала она. —
Как хорошо я
сделала, что всё сказала
ему».
— Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же
делать, что я дурная? Этого бы не было, если б я не была дурная.
Так пускай я буду
какая есть, но не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай
они живут
как хотят, и я
как хочу. Я не могу быть другою… И всё это не то, не то!..
В середине
его работы на
него находили минуты, во время которых
он забывал то, что
делал,
ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд
его выходил почти
так же ровен и хорош,
как и у Тита.
— Может быть; но ведь это
такое удовольствие,
какого я в жизнь свою не испытывал. И дурного ведь ничего нет. Не правда ли? — отвечал Левин. — Что же
делать, если
им не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто, глядя на
них, она
делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она,
как мать, пристрастна к своим детям; всё-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные дети, все шестеро, все в равных родах, но
такие,
какие редко бывают, — и была счастлива
ими и гордилась
ими.
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали,
как вы больно мне
делаете! Всё равно,
как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а вот
он был бы
такой,
такой, и мог бы жить, и вы бы на
него радовались. А
он умер, умер, умер…
— Хорошо, — сказала она и,
как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из
него. Она высвободила письмо и стала читать с конца. «Я
сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось
такое страшное несчастие,
какого она не ожидала.
— Алексей
сделал нам ложный прыжок, — сказала она по-французски, —
он пишет, что не может быть, — прибавила она
таким естественным, простым тоном,
как будто ей никогда и не могло приходить в голову, чтобы Вронский имел для Анны какое-нибудь другое значение
как игрока в крокет.
Он, желая выказать свою независимость и подвинуться, отказался от предложенного
ему положения, надеясь, что отказ этот придаст
ему большую цену; но оказалось, что
он был слишком смел, и
его оставили; и, волей-неволей
сделав себе положение человека независимого,
он носил
его, весьма тонко и умно держа себя,
так,
как будто
он ни на кого не сердился, не считал себя никем обиженным и желает только того, чтоб
его оставили в покое, потому что
ему весело.
— Вот
оно! Вот
оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты
его сделал не
так,
как надо.
В женском вопросе
он был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности
их права на труд, но жил с женою
так, что все любовались
их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь своей жены
так, что она ничего не
делала и не могла
делать, кроме общей с мужем заботы,
как получше и повеселее провести время.
Левину невыносимо скучно было в этот вечер с дамами:
его,
как никогда прежде, волновала мысль о том, что то недовольство хозяйством, которое
он теперь испытывал, есть не исключительное
его положение, а общее условие, в котором находится дело в России, что устройство какого-нибудь
такого отношения рабочих, где бы
они работали,
как у мужика на половине дороги, есть не мечта, а задача, которую необходимо решить. И
ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это
сделать.
— Да уж вы
как ни
делайте,
он коли лентяй,
так всё будет чрез пень колоду валить. Если совесть есть, будет работать, а нет — ничего не
сделаешь.
—
Так как все пальцы вышли,
он их все разогнул и продолжал: — Это взгляд теоретический, но я полагаю, что вы
сделали мне честь обратиться ко мне для того, чтоб узнать практическое приложение.
Адвокат почтительно поклонился, выпустил из двери клиента и, оставшись один, отдался своему радостному чувству.
Ему стало
так весело, что
он, противно своим правилам,
сделал уступку торговавшейся барыне и перестал ловить моль, окончательно решив, что к будущей зиме надо перебить мебель бархатом,
как у Сигонина.
— Что же я могу
сделать? — подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович. Воспоминание о последнем проступке жены
так раздражило
его, что
он опять стал холоден,
как и при начале разговора. — Я очень вас благодарю за ваше участие, но мне пора, — сказал
он вставая.
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал.
Он вскочил на голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа,
он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи,
как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но
он сделал усилие над собой, поднялся и сказал...
Ему казалось, что при нормальном развитии богатства в государстве все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда
оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности
так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие
ему и пути сообщения, и что при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от
них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили
его, и что потому,
так же
как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы
его общему развитию,
так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где
они своевременны, у нас только
сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Воспоминание о жене, которая
так много была виновата пред
ним и пред которою
он был
так свят,
как справедливо говорила
ему графиня Лидия Ивановна, не должно было бы смущать
его; но
он не был спокоен:
он не мог понимать книги, которую
он читал, не мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые
он,
как ему теперь казалось,
сделал относительно ее.
Но то, что
он в этой временной, ничтожной жизни
сделал,
как ему казалось, некоторые ничтожные ошибки, мучало
его так,
как будто и не было того вечного спасения, в которое
он верил.
Он чувствовал себя невиноватым за то, что не выучил урока; но
как бы
он ни старался,
он решительно не мог этого
сделать: покуда учитель толковал
ему,
он верил и
как будто понимал, но,
как только
он оставался один,
он решительно не мог вспомнить и понять, что коротенькое и
такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
Левин никогда не называл княгиню maman,
как это
делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что
он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть ее
так.
— То есть
как тебе сказать?… Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же
так прыгать! — прервал
он свой разговор упреком за то, что она
сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
— Нет, я чувствую и особенно теперь: ты виновата, — сказал
он, прижав ее руку, — что это не то. Я
делаю это
так, слегка. Если б я мог любить всё это дело,
как я люблю тебя… а то я последнее время
делаю как заданный урок.
Левин вызвался заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина и заметив, что это делается не
так,
как в Москве репетировал учитель, конфузясь и стараясь не оскорбить Левина, решительно высказала
ему, что надо проходить по книге
так,
как учитель, и что она лучше будет опять сама это
делать.
—
Так так-то, мой друг. Надо одно из двух: или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами,
как я и
делаю, и пользоваться
ими с удовольствием.
—
Как вы скажете,
так я и
сделаю, — сказал
он мрачно.
—
Так и
сделайте, княгиня,
как хотите, — сказал
он, опять оглядываясь.
Она счастлива,
делает счастье другого человека и не забита,
как я, а верно
так же,
как всегда, свежа, умна, открыта ко всему», думала Дарья Александровна, и плутовская улыбка морщила ее губы, в особенности потому, что, думая о романе Анны, параллельно с
ним Дарья Александровна воображала себе свой почти
такой же роман с воображаемым собирательным мужчиной, который был влюблен в нее.
— О, капитальное дело! — сказал Свияжский. Но, чтобы не показаться поддакивающим Вронскому,
он тотчас же прибавил слегка осудительное замечание. — Я удивляюсь однако, граф, — сказал
он, —
как вы,
так много
делая в санитарном отношении для народа,
так равнодушны к школам.
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю,
как можно быть до
такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с
ним ami cochon [запанибрата] и просишь
его баллотироваться. А граф Вронский… я друга себе из
него не
сделаю;
он звал обедать, я не поеду к
нему; но
он наш, зачем же
делать из
него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли
он баллотироваться. Это не делается.
—
Так заезжай, пожалуйста, к Болям, — сказала Кити мужу, когда
он в одиннадцать часов, пред тем
как уехать из дома, зашел к ней. — Я знаю, что ты обедаешь в клубе, папа тебя записал. А утро что ты
делаешь?
Левин доказывал, что ошибка Вагнера и всех
его последователей в том, что музыка хочет переходить в область чужого искусства, что
так же ошибается поэзия, когда описывает черты лиц, что должна
делать живопись, и,
как пример
такой ошибки,
он привел скульптора, который вздумал высекать из мрамора тени поэтических образов, восстающие вокруг фигуры поэта на пьедестале.
— А, и вы тут, — сказала она, увидав
его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы не смотрите на меня
так, — прибавила она. — С тех пор
как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз, я нахожу, что она
сделала прекрасно. Я не могу простить Вронскому, что
он не дал мне знать, когда она была в Петербурге. Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от меня мою любовь. Ну, расскажите же мне про нее.
— Вот
оно, из послания Апостола Иакова, — сказал Алексей Александрович, с некоторым упреком обращаясь к Лидии Ивановне, очевидно
как о деле, о котором
они не раз уже говорили. — Сколько вреда
сделало ложное толкование этого места! Ничто
так не отталкивает от веры,
как это толкование. «У меня нет дел, я не могу верить», тогда
как это нигде не сказано. А сказано обратное.
Было что-то оскорбительное в том, что
он сказал: «вот это хорошо»,
как говорят ребенку, когда
он перестал капризничать, и еще более была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и
его самоуверенным тоном; и она на мгновенье почувствовала в себе поднимающееся желание борьбы; но,
сделав усилие над собой, она подавила
его и встретила Вронского
так же весело.
— А вот проснется, Бог даст, сами увидите.
Как вот этак
сделаю,
он так и просияет, голубчик.
Так и просияет,
как денек ясный, — говорила Агафья Михайловна.
Но кроме того, что Левин твердо знал, что̀
ему надо
делать,
он точно
так же знал,
как ему надо всё это
делать и
какое дело важнее другого.
«Что бы я был
такое и
как бы прожил свою жизнь, если б не имел этих верований, не знал, что надо жить для Бога, а не для своих нужд? Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из того, что составляет главные радости моей жизни, не существовало бы для меня». И,
делая самые большие усилия воображения,
он всё-таки не мог представить себе того зверского существа, которое бы был
он сам, если бы не знал того, для чего
он жил.
«И разве не то же
делают все теории философские, путем мысли странным, несвойственным человеку, приводя
его к знанию того, что
он давно знает и
так верно знает, что без того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что
он вперед знает
так же несомненно,
как и мужик Федор, и ничуть не яснее
его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к тому, что всем известно?»