Неточные совпадения
— Это я-с, — сказал твердый и приятный женский
голос, и из-за двери высунулось строгое рябое лицо Матрены Филимоновны, нянюшки.
Два детские
голоса (Степан Аркадьич узнал
голоса Гриши, меньшого мальчика, и Тани, старшей девочки) послышались за дверьми. Они что-то везли и уронили.
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или не пойти?» говорил он себе. И внутренний
голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши тут ничего быть не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
— Долли!—сказал он тихим, робким
голосом. Он втянул голову в плечи и хотел иметь жалкий и покорный вид, но он всё-таки сиял свежестью и здоровьем.
— Что вам нужно? — сказала она быстрым, не своим, грудным
голосом.
— Долли!—повторил он с дрожанием в
голосе, — Анна приедет сегодня.
Степан Аркадьич мог быть спокоен, когда он думал о жене, мог надеяться, что всё образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот звук
голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило к горлу, и глаза его заблестели слезами.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая
голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Но что ж делать? Что делать? — говорил он жалким
голосом, сам не зная, что он говорит, и всё ниже и ниже опуская голову.
Он подошел к горам, на которых гремели цепи спускаемых и поднимаемых салазок, грохотали катившиеся салазки и звучали веселые
голоса.
— Едем, едем, — отвечал счастливый Левин, не перестававший слышать звук
голоса, сказавший: «до свидания», и видеть улыбку, с которою это было сказано.
— Ну что же ты скажешь мне? — сказал Левин дрожащим
голосом и чувствуя, что на лице его дрожат все мускулы. — Как ты смотришь на это?
Я не виновата», говорила она себе; но внутренний
голос говорил ей другое.
— Хорошо доехали? — сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь к женскому
голосу из-за двери. Он знал, что это был
голос той дамы, которая встретилась ему при входе.
— Я всё-таки с вами несогласна, — говорил
голос дамы.
Она, слегка наклонив голову, прошла, а вслед за ней послышался громкий
голос Степана Аркадьича, звавшего его войти, и негромкий, мягкий и спокойный
голос отказывавшегося Вронского.
— Нет, нет, — сказала Кити дрожащим от слез
голосом.
Дверь 12-го нумера была полуотворена, и оттуда, в полосе света, выходил густой дым дурного и слабого табаку, и слышался незнакомый Левину
голос; но Левин тотчас же узнал, что брат тут; он услыхал его покашливанье.
Когда он вошел в дверь, незнакомый
голос говорил...
— Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил
голос брата. — Маша! Добудь ты нам поужинать и дай вина, если осталось, а то пошли.
— Кого нужно? — сердито сказал
голос Николая Левина.
— Кто я? — еще сердитее повторил
голос Николая. Слышно было, как он быстро встал, зацепив за что-то, и Левин увидал перед собой в дверях столь знакомую и всё-таки поражающую своею дикостью и болезненностью огромную, худую, сутоловатую фигуру брата, с его большими испуганными глазами.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая
голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Ты, я ведь вижу, всё понял и оценил и с сожалением относишься к моим заблуждениям, — заговорил он опять, возвышая
голос.
Но это говорили его вещи, другой же
голос в душе говорил, что не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И, слушаясь этого
голоса, он подошел к углу, где у него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким
голосом протянув слово «немножко».
Далее всё было то же и то же; та же тряска с постукиваньем, тот же снег в окно, те же быстрые переходы от парового жара к холоду и опять к жару, то же мелькание тех же лиц в полумраке и те же
голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое.
А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний
голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском, говорил ей: «тепло, очень тепло, горячо».
Голос окутанного и занесенного снегом человека прокричал что-то ей над ухом.
«Депешу дай!» раздался сердитый
голос с другой стороны из бурного мрака.
№ 28!» кричали еще разные
голоса, и занесенные снегом пробегали обвязанные люди.
— Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким
голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил.
Из-за двери еще на свой звонок он услыхал хохот мужчин и лепет женского
голоса и крик Петрицкого: «если кто из злодеев, то не пускать!» Вронский не велел денщику говорить о себе и потихоньку вошел в первую комнату.
— Да, потому что он мною пренебрег, — дребезжащим
голосом проговорила Кити. — Не говори! Пожалуйста, не говори!
Сам Венден, вернувшись из присутствия, услыхал звонок и какие-то
голоса, вышел и, увидав пьяных офицеров с письмом, вытолкал их.
— Только не изменяйте ничего. Оставьте всё как есть, — сказал он дрожащим
голосом. — Вот ваш муж.
Оглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись зa чашкой чая, стал говорить своим неторопливым, всегда слышным
голосом, в своем обычном шуточном тоне, подтрунивая над кем-то.
— Любовь… — повторила она медленно, внутренним
голосом, и вдруг, в то же время, как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять, — и она взглянула ему в лицо. — До свиданья!
И он от двери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то
голос говорил, что это не так и что если другие заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
— Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим
голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— Анна! Анна! — говорил он дрожащим
голосом. — Анна, ради Бога!…
Заревела на выгонах облезшая, только местами еще неперелинявшая скотина, заиграли кривоногие ягнята вокруг теряющих волну блеющих матерей, побежали быстроногие ребята по просыхающим с отпечатками босых ног тропинкам, затрещали на пруду веселые
голоса баб с холстами, и застучали по дворам топоры мужиков, налаживающих сохи и бороны.
— Да, я слышу, — отвечал Левин, с неудовольствием нарушая тишину леса своим неприятным самому себе
голосом. — Теперь скоро.
— Мне обедать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла
голосом. — Нет, не надо, — тотчас же опять крикнул он. — Ты домой, так я с тобой пойду.
— Водки лучше всего, — пробасил Яшвин. — Терещенко! водки барину и огурцов, — крикнул он, видимо любя слушать свой
голос.
— All right, sir — все исправно, сударь, — где-то внутри горла проговорил
голос Англичанина. — Лучше не ходите, — прибавил он, поднимая шляпу. — Я надел намордник, и лошадь возбуждена. Лучше не ходить, это тревожит лошадь.
— Но, Анна, — сказал Вронский убедительным, мягким
голосом, стараясь успокоить ее, — всё-таки необходимо сказать ему, а потом уж руководиться тем, что он предпримет.
Она услыхала
голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым движением подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Взволнованная лошадь то с той, то с другой стороны, стараясь обмануть седока, вытягивала поводья, и Вронский тщетно
голосом и рукой старался успокоить ее.
— Браво! — сказал чей-то один
голос.