— Боярин Дружина! — сказал торжественно Иоанн, вставая с своего места, — ты божьим судом очистился предо мною. Господь бог, чрез одоление врага твоего, показал
твою правду, и я не оставлю тебя моею милостью. Не уезжай из Слободы до моего приказа. Но это, — продолжал мрачно Иоанн, — только половина дела. Еще самый суд впереди. Привести сюда Вяземского!
Неточные совпадения
— Батюшка боярин, — сказал он, — оно тово, может быть, этот молодец и
правду говорит: неравно староста отпустит этих разбойников. А уж коли ты их, по мягкосердечию
твоему, от петли помиловал, за что бог и тебя, батюшка, не оставит, то дозволь, по крайности, перед отправкой-то, на всяк случай, влепить им по полсотенке плетей, чтоб вперед-то не душегубствовали, тетка их подкурятина!
— Ты мне брат! — отвечал он, — я тотчас узнал тебя. Ты такой же блаженный, как и я. И ума-то у тебя не боле моего, а то бы ты сюда не приехал. Я все
твое сердце вижу. У тебя там чисто, чисто, одна голая
правда; мы с тобой оба юродивые! А эти, — продолжал он, указывая на вооруженную толпу, — эти нам не родня! У!
— Надёжа-государь! — отвечал стремянный с твердостию, — видит бог, я говорю
правду. А казнить меня
твоя воля; не боюся я смерти, боюся кривды, и в том шлюсь на целую рать
твою!
Как услышал князя Серебряного, как узнал, что он
твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед царем в своем правом деле, но как мученик пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из мысли моей колебание, и стало мне ясно как день, что не на вашей стороне
правда!
— Лжешь ты, окаянный пес! — сказал он, окидывая его презрительно с ног до головы, — каждое
твое слово есть негодная ложь; а я в своей
правде готов крест целовать! Государь! вели ему, окаянному, выдать мне жену мою, с которою повенчан я по закону христианскому!
— А потому, государь, — выговорил Серебряный, который тщетно старался прибрать выражения поприличнее, — потому, государь, что они,
правда, люди худые, а всё же лучше
твоих кромешников!
— Спасибо тебе, Борис Федорыч, спасибо. Мне даже совестно, что ты уже столько сделал для меня, а я ничем тебе отплатить не могу. Кабы пришлось за тебя в пытку идти или в бою живот положить, я бы не задумался. А в опричнину меня не зови, и около царя быть мне также не можно. Для этого надо или совсем от совести отказаться, или
твое уменье иметь. А я бы только даром душой кривил. Каждому, Борис Федорыч, господь свое указал: у сокола свой лет, у лебедя свой; лишь бы в каждом
правда была.
Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и
твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
Но, любезный читатель, ты уже зеваешь. Полно, видно, мне снимать силуэты.
Твоя правда; другого не будет, как нос да нос, губы да губы. Я и того не понимаю, как ты на силуэте белилы и румяна распознаешь.
Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю
твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они,
правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Г-жа Простакова.
Правда твоя, Адам Адамыч; да что ты станешь делать? Ребенок, не выучась, поезжай-ка в тот же Петербург; скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много. Их-то я боюсь.
Г-жа Простакова.
Правда.
Правда твоя, Адам Адамыч! Митрофанушка, друг мой, коли ученье так опасно для
твоей головушки, так по мне перестань.
— А пришли мы к
твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много друг дружке разорений и наругательств делали, а все
правды у нас нет. Иди и володей нами!
— Что ж! по мне пожалуй! Только как бы ей, правде-то
твоей, не набежать на рожон!