Неточные совпадения
— Боярин, —
сказал он, — уж коли ты хочешь ехать с одним только стремянным, то дозволь хоть мне с товарищем к тебе примкнуться; нам дорога одна, а вместе будет веселее; к тому ж не ровен час, коли придется опять работать руками,
так восемь рук больше четырех вымолотят.
Перстень
сказал что-то мельнику на непонятном условном языке. Старик отвечал
такими же непонятными словами и прибавил вполголоса...
— Батюшка, умилосердись! что ж мне делать, старику? Что увижу, то и
скажу; что после случится, в том один бог властен! А если твоя княжеская милость меня казнить собирается,
так лучше я и дела не начну!
— Меня уж и
так боятся, —
сказал он, — не надо мне плакуна твоего. Называй другие травы.
— Ах я глупенькая! —
сказала Пашенька, — чего я наделала. Вот на свою голову послушалась боярыни! Да и можно ли, боярыня, на
такие песни набиваться!
—
Так и быть, —
сказала она, — не сниму кокошник, только подойди сюда, моя Пашенька, я тебе заплету косу, как, бывало, мне заплетали!
— Боярыня, —
сказал он наконец, и голос его дрожал, — видно, на то была воля божия… и ты не
так виновата… да, ты не виновата… не за что прощать тебя, Елена Дмитриевна, я не кляну тебя, — нет — видит бог, не кляну — видит бог, я… я по-прежнему люблю тебя! Слова эти вырвались у князя сами собою.
— Князь, —
сказал Морозов, — это моя хозяйка, Елена Дмитриевна! Люби и жалуй ее. Ведь ты, Никита Романыч, нам, почитай, родной. Твой отец и я, мы были словно братья,
так и жена моя тебе не чужая. Кланяйся, Елена, проси боярина! Кушай, князь, не брезгай нашей хлебом-солью! Чем богаты, тем и рады! Вот романея, вот венгерское, вот мед малиновый, сама хозяйка на ягодах сытила!
—
Так, — проговорил он, немного помолчав, — нельзя было быть без государя. Только теперь-то чего вы ждете? Зачем не
скажете ему, что от опричнины вся земля гибнет? Зачем смотрите на все да молчите?
—
Так,
так, —
сказал он, — ищи своей сабли!
Кажется, государь без него ни шагу; а
скажи только слово Борис Федорыч,
так выйдет не по Малютину, а по Борисову!
«Идет город Рязань!» —
сказал царь и повторил: «Подайте мой лук!» Бросился Борис к коновязи, где стоял конь с саадаком, вскочил в седло, только видим мы, бьется под ним конь, вздымается на дыбы, да вдруг как пустится, закусив удила,
так и пропал с Борисом.
—
Так; пусть же приимет он смерть! —
сказал Иоанн хладнокровно. — Писано бо: приемшие нож ножем погибнут. Человеки, возьмите его!
—
Так это ты, Максимушка, охаиваешь суд мой, —
сказал Иоанн, посматривая с недоброю улыбкой то на отца, то на сына. — Ну, говори, Максимушка, почему суд мой тебе не по сердцу?
— Вот как! —
сказал Иоанн насмешливо. —
Так ты, Максимушка, меня осилить хочешь? Вишь, какой богатырь! Ну где мне, убогому, на тебя! Что ж, не хочешь быть опричником, я, пожалуй, велю тебя в зорники вписать!
— Что ж, —
сказал он, — удоволен ты княжескими шелепугами? Я чай, будет с тебя? Пожалуй,
так уж и быть, и тебя прощу. Убирайся, Терешка, видно, уж день
такой выпал!
— Что отец мой — палач! — произнес Максим и опустил взор, как бы испугавшись, что мог
сказать отцу
такое слово.
— Замолчи, отец! —
сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца
такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а
скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
— Максимушка, —
сказал он, — на кого же я денежки-то копил? На кого тружусь и работаю? Не уезжай от меня, останься со мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не уезжай от меня! Вспомни, что я тебе отец! Как посмотрю на тебя,
так и прояснится на душе, словно царь меня похвалил или к руке пожаловал, а обидь тебя кто, —
так, кажется, и съел бы живого!
— А что будет с матерью твоею? —
сказал Малюта, прибегая к последнему средству. — Не пережить ей
такого горя! Убьешь ты старуху! Посмотри, какая она, голубушка, хворая!
— Ну, что, батюшка? —
сказала Онуфревна, смягчая свой голос, — что с тобой сталось? Захворал, что ли?
Так и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот и я молюсь, молюсь о тебе и денно и нощно, а теперь и того боле стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в рай не попаду, да тебя отмолю!
— Небось, брат Андрюшка! когда будет,
скажу. А вот тебе
так сейчас плохо придется!
— Эй ты, пареная репа! —
сказал один разбойник, — взяли у тебя невесту,
так из-за этого еще нечего киснуть! другую найдешь!
— Борис Федорыч! Случалось мне видеть и прежде, как царь молился; оно было не
так. Все теперь стало иначе. И опричнины я в толк не возьму. Это не монахи, а разбойники. Немного дней, как я на Москву вернулся, а столько неистовых дел наслышался и насмотрелся, что и поверить трудно. Должно быть, обошли государя. Вот ты, Борис Федорыч, близок к нему, он любит тебя, что б тебе
сказать ему про опричнину?
—
Так, Борис Федорыч, когда ты говоришь, оно выходит гладко, а на деле не то. Опричники губят и насилуют земщину хуже татар. Нет на них никакого суда. Вся земля от них гибнет! Ты бы
сказал царю. Он бы тебе поверил!
— И отдал бы душу, Никита Романыч, —
сказал он, — на пятом, много на десятом воре; а достальные все-таки б зарезали безвинного. Нет; лучше не трогать их, князь; а как станут они обдирать убитого, тогда крикнуть, что Степка-де взял на себя более Мишки,
так они и сами друг друга перережут!
— Да это, —
сказал Михеич, — конь-то не по тебе, батюшка, это конь плохой, да и седла-то на нем нетути… да и как же тебе на
таком коне к царю ехать?…
— Как? —
сказал он, — это сам царевич? Сын государев?
Так вот за кого бог привел постоять!
Так вот кого они, собаки, связамши везли!
— Нечего делать, —
сказал Перстень, — видно, не доспел ему час, а жаль, право! Ну,
так и быть, даст бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь, государь, я тебя с ребятами до дороги провожу. Совестно мне, государь! Не приходилось бы мне, худому человеку, и говорить с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе не выбраться!
— Эх! —
сказал он, — вот женское-то здоровье! Посмотреть,
так кровь с молоком, а немного угару,
так и ноги не держат. Да ничего, пройдет! Подходите, дорогие гости!
— Кого это господь принес в
такую пору? —
сказал старик, кашляя
так тяжело, как будто бы готовился выкашлять душу.
— Выпей, боярыня! —
сказал он, — теперь некого тебе бояться! Они ищут постоялого двора! Найдут ли, не найдут ли, а уж сюда не вернутся; не по
такой дороге я их послал, хе-хе! Да что ты, боярыня, винца не отведаешь? А впрочем, и не отведывай! Это вино дрянь! Плюнь на него; я тебе другого принесу!
— Вот вино
так вино! —
сказал он, нагибая баклагу над кубком.
— Хе-хе! —
сказал мельник, — молись, молись, боярыня, я этого не боюсь… меня молитвой не испугаешь, ладаном не выкуришь… я сам умею причитывать… я не какой-нибудь
такой… меня и водяной дед знает, и лесовой дед… меня знают русалки… и ведьмы… и кикиморы… меня все знают… меня… меня… вот хошь, я их позову? Шикалу! Ликалу!
— Вишь, куда заехали, —
сказал Михеич, оглядываясь кругом, — и подлинно тут живой души нет! Подожду, посмотрю, кто
такой придет, какого даст совета? Ну, а коли, не дай бог, кто-нибудь
такой придет, что… тьфу! С нами крестная сила! Дал бы я карачуна этому мельнику, кабы не боярина выручать.
—
Так тебе атамана надо? Чего ж ты прежде не говорил?
Сказал бы сразу,
так не отведал бы тумака!
— Гм! —
сказал Перстень, садясь на скамью, —
так царь не велел повесить Малюту? Как же
так? Ну, про то знает его царская милость. Что ж ты думаешь делать?
— Ко мне!
Так и
сказал, ко мне?
— Эх, старина, старина!
Так тебе и вправду мельник
сказал, что коли не выручу князя,
так вот и пропаду?
— Ну
так вишь ли! —
сказал Перстень, опуская ложку в щи, — какой тут бес твоему князю поможет? Ну говори сам: какой бес ему поможет?
— Ну нет
так нет! —
сказал Перстень. — Подождем утра, авось что другое придумаем, утро вечера мудренее! А теперь, ребятушки, пора бы и соснуть! Кто может богу молиться, молись, а кто не может,
так ложись!
— Уж
сказал иду,
так не попячусь!
— Ну,
так уже вволю полежано, и вставать пора, Митька! —
сказал Перстень, толкая под бок Митьку.
— Человече, —
сказал ему царь, —
так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя
так, что никому из вас
такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Сам ты дурень, — отвечал слепой, выкатив на опричника белки свои, — где мне видеть, коли глаз нетути. Вот ты — дело другое; у тебя без двух четыре,
так видишь ты и дале и шире;
скажи, кто передо мной,
так буду знать!
— Вот как! —
сказал царь, которому нравились ответы слепого, —
так вы муромцы, калашники, вертячие бобы! А есть еще у вас богатыри в Муроме?
Тебе-то
сказать и не
так тяжело, как попу: ты ведь и сам
такой же, как я.
— Вишь, атаман, —
сказал он, — довольно я людей перегубил на своем веку, что и говорить! Смолоду полюбилась красная рубашка! Бывало, купец ли заартачится, баба ли запищит, хвачу ножом в бок — и конец. Даже и теперь, коли б случилось кого отправить — рука не дрогнет! Да что тут! не тебя уверять стать; я чай, и ты довольно народу на тот свет спровадил; не в диковинку тебе,
так ли?
— Да то, что ни ты, ни я, мы не бабы, не красные девицы; много у нас крови на душе; а ты мне вот что
скажи, атаман: приходилось ли тебе
так, что как вспомнишь о каком-нибудь своем деле,
так тебя словно клещами за сердце схватит и холодом и жаром обдаст с ног до головы, и потом гложет, гложет,
так что хоть бы на свет не родиться?
— Атаман, —
сказал он вдруг, — как подумаю об этом,
так сердце и защемит. Вот особливо сегодня, как нарядился нищим, то
так живо все припоминаю, как будто вчера было. Да не только то время, а не знаю с чего стало мне вдруг памятно и
такое, о чем я давно уж не думал. Говорят, оно не к добру, когда ни с того ни с другого станешь вдруг вспоминать, что уж из памяти вышиб!..