Неточные совпадения
Елена, задыхаясь от слез, стала рассказывать, как преследовал ее Вяземский, как наконец
царь взялся ее сосватать за своего любимца и как она в отчаянии отдалась старому Морозову. Прерывая рассказ свой рыданиями, она винилась в невольной измене, говорила, что должна бы скорей наложить на себя
руки, чем выйти за другого, и проклинала свое малодушие.
— Ох, князь! Горько вымолвить, страшно подумать! Не по одним наветам наушническим стал
царь проливать кровь неповинную. Вот хоть бы Басманов, новый кравчий царский, бил челом государю на князя Оболенского-Овчину в каком-то непригожем слове. Что ж сделал
царь? За обедом своею
рукою вонзил князю нож в сердце!
Морозов махнул
рукой. Другие мысли заняли старика. Задумался и Серебряный. Задумался он о страшной перемене в
царе и забыл на время об отношениях, в которые судьба поставила его к Морозову.
Напротив Серебряного сидел один старый боярин, на которого
царь, как поговаривали, держал гнев. Боярин предвидел себе беду, но не знал какую и ожидал спокойно своей участи. К удивлению всех, кравчий Федор Басманов из своих
рук поднес ему чашу вина.
Наконец Иоанн встал. Все царедворцы зашумели, как пчелы, потревоженные в улье. Кто только мог, поднялся на ноги, и все поочередно стали подходить к
царю, получать от него сушеные сливы, которыми он наделял братию из собственных
рук.
Опричники ввели его с связанными
руками, без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел главный палач, Терешка, засуча рукава, с блестящим топором в
руках. Терешка вошел, потому что не знал, прощает ли
царь Серебряного или хочет только изменить род его казни.
— Максимушка, — сказал он, — на кого же я денежки-то копил? На кого тружусь и работаю? Не уезжай от меня, останься со мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не уезжай от меня! Вспомни, что я тебе отец! Как посмотрю на тебя, так и прояснится на душе, словно
царь меня похвалил или к
руке пожаловал, а обидь тебя кто, — так, кажется, и съел бы живого!
Стара была его мамка. Взял ее в Верьх еще блаженной памяти великий князь Василий Иоаннович; служила она еще Елене Глинской. Иоанн родился у нее на
руках; у нее же на
руках благословил его умирающий отец. Говорили про Онуфревну, что многое ей известно, о чем никто и не подозревает. В малолетство
царя Глинские боялись ее; Шуйские и Бельские старались всячески угождать ей.
Светочи озарили старуху, сидевшую на ступенях. Она протянула к
царю дрожащую
руку.
Двое опричников подняли
царя под
руки. Он вошел в церковь.
Царь схватил его за ворот обеими
руками, придвинул лицо его к своему лицу и впился в него глазами.
Замолчал и
царь.
Руки его опустились. Понял он наконец Малюту.
— Гриша, — сказал он, положив обе
руки на плеча Скуратова, — как бишь ты сейчас говорил? Я рублю сучья да ветки, а ствол-то стоит здоровешенек? Гриша, — продолжал
царь, медленно выговаривая каждое слово и смотря на Малюту с какой-то страшной доверчивостью, — берешься ли ты вырвать с корнем измену?
—
Царь милостив ко всем, — сказал он с притворным смирением, — и меня жалует не по заслугам. Не мне судить о делах государских, не мне
царю указывать. А опричнину понять нетрудно: вся земля государева, все мы под его высокою
рукою; что возьмет государь на свой обиход, то и его, а что нам оставит, то наше; кому велит быть около себя, те к нему близко, а кому не велит, те далеко. Вот и вся опричнина.
Что возговорит Никита Романович:
«Ах ты гой еси, надёжа, православный
царь!
Мы не станем по царевиче панихиду петь,
А станем мы петь молебен заздравный!»
Он брал царевича за белу
руку,
Выводил из-за северных дверей.
— А, это ты, товарищ! — сказал он, — добро пожаловать! Ну, что его княжеская милость, как здравствует с того дня, как мы вместе Малютиных опричников щелкали? Досталось им от нас на Поганой Луже! Жаль только, что Малюта Лукьяныч ускользнул да что этот увалень, Митька, Хомяка упустил. Несдобровать бы им у меня в
руках! Что, я чай, батюшка-царь куда как обрадовался, как царевича-то увидал! Я чай, не нашел, чем пожаловать князь Никиту Романыча!
Тогда сокольничий подал
царю богатую рукавицу, всю испещренную золотыми притчами, и, приняв кречета от подсокольничего, посадил его государю на
руку.
— Человече, — сказал ему
царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои
руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
Ему орды все преклонилися, все языци ему покорилися; область его надо всей землей, над вселенною; всех выше его
рука царская, благоверная, благочестивая; и все к
царю Белому приклонятся, потому Белый
царь над
царями царь!
В это мгновение
царь внезапно открыл глаза. Коршун отдернул
руку, но уже было поздно: взор его встретился со взором Иоанна. Несколько времени оба неподвижно глядели друг на друга, как бы взаимно скованные обаятельною силой.
Митька взял медленно в
руки одну за другой, осмотрел каждую и, перебрав все дубины, повернулся прямо к
царю.
Он стоял молча, вперив в Иоанна неподвижный, вопрошающий взор, как бы ожидая, что он одумается и возьмет назад свое слово. Но Василий Грязной, по знаку
царя, встал из-за стола и подошел к Дружине Андреевичу, держа в
руках пестрый кафтан, полупарчовый, полусермяжный, со множеством заплат, бубенчиков и колокольцев.
Копье задрожало в
руке Иоанна. Еще единый миг, оно вонзилось бы в грудь юродивого, но новый крик народа удержал его на воздухе.
Царь сделал усилие над собой и переломил свою волю, но буря должна была разразиться.
Годунов, посланный вперед приготовить государю торжественный прием, исполнив свое поручение, сидел у себя в брусяной избе, облокотясь на дубовый стол, подперши
рукою голову. Он размышлял о случившемся в эти последние дни, о казни, от которой удалось ему уклониться, о загадочном нраве грозного
царя и о способах сохранить его милость, не участвуя в делах опричнины, как вошедший слуга доложил, что у крыльца дожидается князь Никита Романович Серебряный.
В толпу разбойников незаметно втерся посторонний человек лет шестидесяти, опрятно одетый, и старался, не показываясь
царю, привлечь внимание Серебряного. Уже несколько раз он из-за переднего ряда протягивал украдкою
руку и силился поймать князя за полу, но, не достав его, опять прятался за разбойников.
Борис Федорович в последние годы пошел быстро в гору. Он сделался шурином царевича Федора, за которого вышла сестра его Ирина, и имел теперь важный сан конюшего боярина. Рассказывали даже, что
царь Иван Васильевич, желая показать, сколь Годунов и невестка близки его сердцу, поднял однажды три перста кверху и сказал, дотрогиваясь до них другою
рукой...
— И
царь протянул к нему
руку, а Кольцо поднялся с земли и, чтобы не стать прямо на червленое подножие престола, бросил на него сперва свою баранью шапку, наступил на нее одною ногою и, низко наклонившись, приложил уста свои к
руке Иоанна, который обнял его и поцеловал в голову.
И, высвободив детину из кольчуги, он подтащил его к престолу и показал
царю его широкую кисть, более похожую на медвежью лапу, чем на человеческую
руку.