Неточные совпадения
Ратники и холопи
были все в приказе у Михеича; они спешились и стали развязывать вьюки. Сам князь слез с коня и снял служилую бронь. Видя в нем человека роду честного, молодые прервали хороводы, старики сняли шапки, и все стояли, переглядываясь в недоумении,
продолжать или нет веселие.
Оба замолчали. Все
было тихо. Только колесо, освещенное месяцем,
продолжало шуметь и вертеться. Где-то в дальнем болоте кричал дергач. Сова завывала порой в гущине леса.
— Если кто из вас, —
продолжал князь, — хоть пальцем тронет этого человека, я тому голову разрублю, а остальные
будут отвечать государю!
Продолжая ехать далее, князь и Михеич встретили еще много опричников. Иные
были уже пьяны, другие только шли в кабак. Все смотрели нагло и дерзко, а некоторые даже делали вслух такие грубые замечания насчет всадников, что легко можно
было видеть, сколь они привыкли к безнаказанности.
Она не в силах
была продолжать; голос ее замер, колени опустились на дерновую скамью; она протянула умоляющие руки к Серебряному.
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, —
продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти
было: очи мои на него не подымутся, пока
буду эту одежду носить!
— Старая дура? — повторила она, — я старая дура? Вспомянете вы меня на том свете, оба вспомянете! Все твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в сей жизни примут, и Грязной, и Басманов, и Вяземский; комуждо воздается по делам его, а этот, —
продолжала она, указывая клюкою на Малюту, — этот не примет мзды своей: по его делам нет и муки на земле; его мука на дне адовом; там ему и место готово; ждут его дьяволы и радуются ему! И тебе
есть там место, Ваня, великое, теплое место!
Но призрак не исчез, как то случалось прежде. Мертвый боярин
продолжал смотреть на него исподлобья. Глаза старика
были так же навыкате, лицо так же сине, как за обедом, когда он
выпил присланную Иоанном чашу.
— Ему-то и на ум бы не взбрело, —
продолжал Малюта, избегая царского взора, — ну, а должно
быть, подбили его. Кто к нему поближе, тот и подбил. А он, грешный человек, подумал себе: немного позже, немного ране, все тем же кончится.
— Ну, ребята, —
продолжал Перстень, — собирайтесь оберегать его царскую милость. Вот ты, боярин, — сказал он, обращаясь к Серебряному, — ты бы сел на этого коня, а я себе, пожалуй, вот этого возьму. Тебе, дядя Коршун, я чай, пешему
будет сподручнее, а тебе, Митька, и подавно!
— Дорогие гости, — сказал он, — непригоже без хозяйки
пить про хозяйку! Сходите, —
продолжал он, обращаясь к слугам, — сходите за боярыней, пусть сойдет потчевать из своих рук дорогих гостей!
— Ты никогда не
была мне верна! Когда нас венчали, когда ты своею великою неправдой целовала мне крест, ты любила другого… Да, ты любила другого! —
продолжал он, возвышая голос.
— Елена, — сказал он, — я истекаю кровью, — холопи мои далеко… помощи взять неоткуда, может
быть, чрез краткий час я отойду в пламень вечный… полюби меня, полюби на один час… чтоб не даром отдал я душу сатане!.. Елена! —
продолжал он, собирая последние силы, — полюби меня, прилука моего сердца, погубительница души моей!..
— Ишь как руда точится! —
продолжал он, — ну как ее унять? Кабы сабля
была не наговорная, можно б унять, а то теперь… оно, пожалуй, и теперь можно, только я боюсь. Как стану нашептывать, язык у меня отымется!
— Как же, батюшка! —
продолжал Михеич, поглядывая сбоку на дымящийся горшок щей, который разбойники поставили на стол, — еще мельник сказал так: скажи, дескать, атаману, чтоб он тебя накормил и
напоил хорошенько, примерно, как бы самого меня. А главное, говорит, чтоб выручил князя. Вот что, батюшка, мельник сказал.
— Время милосердия прошло, —
продолжал Годунов хладнокровно, — ты помнишь клятву, что дал государю? Покорись же теперь его святой воле, и если признаешься нам во всем без утайки, то минуешь пытку и
будешь казнен скорою смертию. Начнем допрос, Григорий Лукьянович!
Коршун хотел
было продолжать, да замолчал и задумался.
Там, —
продолжал Коршун, понизив голос, — я в
былое время закопал казну богатую.
—
Будет! — прервал его Малюта, — посмотрим, что ты запоешь, как станут тебя с дыбов рвать, на козел подымать! Да кой прах! —
продолжал он, вглядываясь в Коршуна, — я где-то уже видал эту кудластую голову!
— Сын мой, —
продолжал игумен, — я тебе не верю; ты клевещешь на себя. Не верю, чтобы сердце твое отвратилось от царя. Этого
быть не может. Подумай сам: царь нам более чем отец, а пятая заповедь велит чтить отца. Скажи мне, сын мой, ведь ты следуешь заповеди?
Премилостивый бог, —
продолжал со вздохом старик, — за великие грехи наши попустил ныне
быть времени трудному.
— Слушайте! —
продолжал князь. — Все ли вы хотите, чтоб я
был над вами старшим? Может,
есть меж вами такие, что не хотят меня?
— Ребята, —
продолжал Никита Романович, — кто из нас богу не грешен! Так искупим же теперь грехи наши, заслужим себе прощение от господа, ударим все, как мы
есть, на врагов церкви и земли Русской!
— Говорят про вас, —
продолжал Серебряный, — что вы бога забыли, что не осталось в вас ни души, ни совести. Так покажите ж теперь, что врут люди, что
есть у вас и душа и совесть. Покажите, что коли пошло на то, чтобы стоять за Русь да за веру, так и вы постоите не хуже стрельцов, не хуже опричников!
— Что ж, ребята, —
продолжал Серебряный, — коли бить врагов земли Русской, так надо
выпить про русского царя!
— Видишь, князь, этот косогор? —
продолжал атаман. — Как дойдешь до него,
будут вам их костры видны. А мой совет — ждать вам у косогора, пока не услышите моего визга. А как пугну табун да послышится визг и крик, так вам и напускаться на нехристей; а им деться некуды; коней-то уж не
будет; с одной стороны мы, с другой пришла речка с болотом.
— Жаль, —
продолжал Басманов, — сегодня не
поспеем в баню; до вотчины моей
будет верст тридцать, а завтра, князь, милости просим, угощу тебя лучше теперешнего, увидишь мои хороводы: девки все на подбор, а парни — старшему двадцати не
будет.
— Как не
быть удаче, как не
быть, батюшка, —
продолжал мельник, низко кланяясь, — только не сымай с себя тирлича-то; а когда
будешь с царем говорить, гляди ему прямо и весело в очи; смело гляди ему в очи, батюшка, не показывай страху-то; говори ему шутки и прибаутки, как прежде говаривал, так
будь я анафема, коли опять в честь не войдешь!
— Ангелы стоят за старика, —
продолжал мельник таинственно и как бы сам удивленный тем, что он видит, — небесные силы стоят за него; трудно
будет заговорить твою саблю!
— Эх, конь! — говорил он, топая ногами и хватаясь в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь. И не видывал такого коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого бог не послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы
было в ту пору этому седоку, как он
есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь ты, —
продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь ты, дурень, который конь тебе боле по сердцу?
— Ах ты черт! — проговорил вполголоса гусляр. — Уж я б тебе дал, кабы
была при мне моя сабля! Смотри! —
продолжал он, толкая под бок товарища, — узнаешь ты его?
Что
есть опричнина? —
продолжал Иоанн, озираясь кругом и возвышая голос, дабы весь народ мог услышать его.
— А как стали мы, —
продолжал Малюта, — прижигать ему подошвы, так он и показал, что был-де тот корень нужен Басманову, чтоб твое государское здоровье испортить.
— Довольно болтать! — сказал он грозно, переходя от насмешливости к явному гневу, — твои глупые речи, старик, показали, что ты добрым
будешь шутом. Надевай дурацкое платье! Вы! —
продолжал царь, повернувшись к опричникам, — помогите ему; он привык, чтоб ему прислуживали!
— Но, —
продолжал Морозов, — то все
было ребяческое веселье; оно скоро тебе надоело.
— Нет, —
продолжал он вполголоса, — напрасно ты винишь меня, князь. Царь казнит тех, на кого злобу держит, а в сердце его не волен никто. Сердце царево в руце божией, говорит Писание. Вот Морозов попытался
было прямить ему; что ж вышло? Морозова казнили, а другим не стало от того легче. Но ты, Никита Романыч, видно, сам не дорожишь головою, что, ведая московскую казнь, не убоялся прийти в Слободу?
— Вот как! — сказал Иоанн и снял руку с плеча Серебряного, — это значит, мы не угодны его княжеской милости! Должно
быть, с ворами оставаться честнее, чем
быть моим оружничим! Ну что ж, —
продолжал он насмешливо, — я никому в дружбу не набиваюсь и никого насильно не держу. Свыклись вместе, так и служите вместе! Доброго пути, разбойничий воевода!
— Но сабель не довольно, —
продолжал Иоанн. — Нужны вам еще добрые брони. На тебя-то мы, примеривши, найдем, а на Ермака как бы за глаза не ошибиться. Какого он
будет роста?
—
Будет! — сказал Кольцо, следивший заботливо за детиной, — довольно пялить царскую кольчугу-то! Пожалуй, разорвешь ее, медведь! Государь, —
продолжал он, — кольчуга добрая, и
будет Ермолаю Тимофеичу в самую пору; а этот потому пролезть не может, что ему кулаки мешают. Этаких кулаков ни у кого нет, окроме его!
— Погоди-ка, —
продолжал Иоанн, — здесь должен
быть твой приятель!
Веселое нам
было житье в Сибири, —
продолжал атаман, — об одном только жалел я: что не
было с нами князя Никиты Романыча Серебряного; и ему бы по сердцу пришлось, и нам вместе
было бы моготнее.