Неточные совпадения
Разлетишься, словно сокол ясный, да как расходится
в тебе
кровь молодая, так, бывало, разозлишься, словно медвежонок, прости, Никита Романыч, грубое слово!
— Ох, князь! Горько вымолвить, страшно подумать! Не по одним наветам наушническим стал царь проливать
кровь неповинную. Вот хоть бы Басманов, новый кравчий царский, бил челом государю на князя Оболенского-Овчину
в каком-то непригожем слове. Что ж сделал царь? За обедом своею рукою вонзил князю нож
в сердце!
Что день, то
кровь текла и на Лобном месте, и
в тюрьмах, и
в монастырях.
Кругом его
кровь так и хлещет, а он себе и чист и бел как младенец, даже и
в опричнину не вписан.
— Государь, — сказал он, — хотелось бы, вишь, ему послужить твоей милости. Хотелось бы и гривну на золотой цепочке получить из царских рук твоих. Горяча
в нем
кровь, государь. Затем и просится на татар да немцев.
Кровь видят все; она красна, всякому бросается
в глаза; а сердечного плача моего никто не зрит; слезы бесцветно падают мне на душу, но, словно смола горячая, проедают, прожигают ее насквозь по вся дни!
— От него-то я и еду, батюшка. Меня страх берет. Знаю, что бог велит любить его, а как посмотрю иной раз, какие дела он творит, так все нутро во мне перевернется. И хотелось бы любить, да сил не хватает. Как уеду из Слободы да не будет у меня безвинной
крови перед очами, тогда, даст бог, снова царя полюблю. А не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы не
в опричниках!
В гневе на самого себя и на духа тьмы, он опять, назло аду и наперекор совести, начинал дело великой
крови и великого поту, и никогда жестокость его не достигала такой степени, как после невольного изнеможенья.
— Елена, — сказал он, — я истекаю
кровью, — холопи мои далеко… помощи взять неоткуда, может быть, чрез краткий час я отойду
в пламень вечный… полюби меня, полюби на один час… чтоб не даром отдал я душу сатане!.. Елена! — продолжал он, собирая последние силы, — полюби меня, прилука моего сердца, погубительница души моей!..
— Мы, батюшка-князь, — продолжал он с насмешливою покорностью, — мы перед твоею милостью малые люди; таких больших бояр, как ты, никогда еще своими руками не казнили, не пытывали и к допросу-то приступить робость берет! Кровь-то, вишь, говорят, не одна у нас
в жилах течет…
Но как дикий зверь, почуявший
кровь, Малюта ничего уже не помнил. С криком и проклятиями вцепился он
в Годунова и старался опрокинуть его, чтобы броситься на свою жертву. Началась между ними борьба; светоч, задетый одним из них, упал на землю и погас под ногою Годунова.
Вся
кровь Максима бросилась ему
в лицо. Он слез с коня и привязал его к плетню.
Напрасно Серебряный просьбами и угрозами старался удержать их. Уже отряды татар начали, под прикрытием стрел, обратно переплывать речку, грозя ударить Серебряному
в тыл, как Перстень явился внезапно возле князя. Смуглое лицо его разгорелось, рубаха была изодрана, с ножа капала
кровь.
Придет
в Слободу весть недобрая, заскрежещет Малюта зубами, налетит на пленных татар, насечет
в тюрьмах копны голов и упьется
кровью до жадной души: не воротить своего детища!
— Я уже говорил тебе, государь, что увез боярыню по ее же упросу; а когда я на дороге истек
кровью, холопи мои нашли меня
в лесу без памяти. Не было при мне ни коня моего, ни боярыни, перенесли меня на мельницу, к знахарю; он-то и зашептал
кровь. Боле ничего не знаю.
А разве вот что скажу: пока ты с своею опричниной
в машкерах пляшешь, к заутрени звонишь да
кровью упиваешься, наступит на тебя с заката Жигимонт, напрут с полуночи немцы да чудь, а с полудня и с восхода подымется хан.
Наконец роковое утро настало, и
в небе послышалось усиленное карканье ворон и галок, которые, чуя близкую
кровь, слетались отовсюду
в Китай-город, кружились стаями над площадью и унизывали черными рядами церковные кресты, князьки и гребни домов и самые виселицы.
— Люди московские! — сказал тогда Иоанн, — вы узрите ныне казни и мучения; но караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный господом судити народы мои! И несть лицеприятия
в суде моем, яко, подобно Аврааму, подъявшему нож на сына, я самых ближних моих на жертву приношу! Да падет же
кровь сия на главу врагов моих!
Увидев прикованного к столбу мельника и вокруг него уже вьющиеся струи дыма, князь вспомнил его последние слова, когда старик, заговорив его саблю, смотрел на бадью с водою; вспомнил также князь и свое видение на мельнице, когда он
в лунную ночь, глядя под шумящее колесо, старался увидеть свою будущность, но увидел только, как вода почервонела, подобно
крови, и как заходили
в ней зубчатые пилы и стали отмыкаться и замыкаться железные клещи…
Иоанн, проливая
кровь и заставляя всех трепетать, хотел вместе с тем, чтоб его считали справедливым и даже милосердым; душегубства его были всегда облечены
в наружность строгого правосудия, и доверие к его великодушию тем более льстило ему, что такое доверие редко проявлялось.
Но последние казни уже достаточно насытили Иоанна; несколько лишних голов не могли ничего прибавить к его удовлетворению, ни возбудить
в нем уснувшую на время жажду
крови.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была
в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Неточные совпадения
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не
в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, //
В средине лба пробоина //
В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик
кровь?
Две церкви
в нем старинные, // Одна старообрядская, // Другая православная, // Дом с надписью: училище, // Пустой, забитый наглухо, // Изба
в одно окошечко, // С изображеньем фельдшера, // Пускающего
кровь.
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы —
кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Дрожу, гляжу на лекаря: // Рукавчики засучены, // Грудь фартуком завешана, //
В одной руке — широкий нож, //
В другой ручник — и
кровь на нем, // А на носу очки!
Говорили, что новый градоначальник совсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный
в Глупов по легкомыслию; что он по ночам,
в виде ненасытного упыря, парит над городом и сосет у сонных обывателей
кровь.