Неточные совпадения
Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а живем мы
в холодном угле, и она
в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже
кровью.
— Мое добро! — кричит Миколка, с ломом
в руках и с налитыми
кровью глазами. Он стоит, будто жалея, что уж некого больше бить.
— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я
в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить
в липкой теплой
крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый
кровью… с топором… Господи, неужели?
Так, стало быть, и
в кармане тоже должна быть
кровь, потому что я еще мокрый кошелек тогда
в карман сунул!» Мигом выворотил он карман, и — так и есть — на подкладке кармана есть следы, пятна!
Весь кончик носка пропитан
кровью»; должно быть, он
в ту лужу неосторожно тогда ступил…
— Никто не приходил. А это
кровь в тебе кричит. Это когда ей выходу нет и уж печенками запекаться начнет, тут и начнет мерещиться… Есть-то станешь, что ли?
Если убили они, или только один Николай, и при этом ограбили сундуки со взломом, или только участвовали чем-нибудь
в грабеже, то позволь тебе задать всего только один вопрос: сходится ли подобное душевное настроение, то есть взвизги, хохот, ребяческая драка под воротами, — с топорами, с
кровью, с злодейскою хитростью, осторожностью, грабежом?
— А где работаем. «Зачем, дескать,
кровь отмыли? Тут, говорит, убивство случилось, а я пришел нанимать». И
в колокольчик стал звонить, мало не оборвал. А пойдем, говорит,
в контору, там все докажу. Навязался.
— Боже мой! У него вся грудь раздавлена! Крови-то,
крови! — проговорила она
в отчаянии. — Надо снять с него все верхнее платье! Повернись немного, Семен Захарович, если можешь, — крикнула она ему.
Катерина Ивановна суетилась около больного, она подавала ему пить, обтирая пот и
кровь с головы, оправляла подушки и разговаривала с священником, изредка успевая оборотиться к нему, между делом. Теперь же она вдруг набросилась на него почти
в исступлении...
— Это так… не беспокойтесь. Это
кровь оттого, что вчера, когда я шатался несколько
в бреду, я наткнулся на одного раздавленного человека… чиновника одного…
«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы
в квартире был… и про
кровь спрашивал?
В один миг надо это узнать, с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че… хоть пропаду, да узнаю!»
— Да и так же, — усмехнулся Раскольников, — не я
в этом виноват. Так есть и будет всегда. Вот он (он кивнул на Разумихина) говорил сейчас, что я
кровь разрешаю. Так что же? Общество ведь слишком обеспечено ссылками, тюрьмами, судебными следователями, каторгами, — чего же беспокоиться? И ищите вора!..
Мешается; то тревожится, как маленькая, о том, чтобы завтра все прилично было, закуски были и всё… то руки ломает,
кровью харкает, плачет, вдруг стучать начнет головой об стену, как
в отчаянии.
Ведь я знаю, как вы квартиру-то нанимать ходили, под самую ночь, когда смерклось, да
в колокольчик стали звонить, да про
кровь спрашивали, да работников и дворников с толку сбили.
Этак можно и горячку нажить, когда уж этакие поползновения нервы свои раздражать являются, по ночам
в колокольчики ходить звонить да про
кровь расспрашивать!
— Обидно стало. Как вы изволили тогда приходить, может, во хмелю, и дворников
в квартал звали, и про
кровь спрашивали, обидно мне стало, что втуне оставили и за пьяного вас почли. И так обидно, что сна решился. А запомнивши адрес, мы вчера сюда приходили и спрашивали…
Тут смех опять превратился
в нестерпимый кашель, продолжавшийся пять минут. На платке осталось несколько
крови, на лбу выступили капли пота. Она молча показала
кровь Раскольникову и, едва отдыхнувшись, тотчас же зашептала ему опять с чрезвычайным одушевлением и с красными пятнами на щеках...
Плач бедной, чахоточной, сиротливой Катерины Ивановны произвел, казалось, сильный эффект на публику. Тут было столько жалкого, столько страдающего
в этом искривленном болью, высохшем чахоточном лице,
в этих иссохших, запекшихся
кровью губах,
в этом хрипло кричащем голосе,
в этом плаче навзрыд, подобном детскому плачу,
в этой доверчивой, детской и вместе с тем отчаянной мольбе защитить, что, казалось, все пожалели несчастную. По крайней мере Петр Петрович тотчас же пожалел.
Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда цитуется фраза, что
кровь «освежает»; когда вся жизнь проповедуется
в комфорте.
— Укусила оса! Прямо
в голову метит… Что это?
Кровь! — Он вынул платок, чтоб обтереть
кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его правому виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже черепа. Дуня опустила револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что
в страхе, а
в каком-то диком недоумении. Она как бы сама уж не понимала, что такое она сделала и что это делается!
— Брат, брат, что ты это говоришь! Но ведь ты
кровь пролил! —
в отчаянии вскричала Дуня.
Он никогда не говорил с ними о боге и о вере, но они хотели убить его как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на него
в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя стать между ним и убийцей — не то пролилась бы
кровь.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была
в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Неточные совпадения
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не
в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, //
В средине лба пробоина //
В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик
кровь?
Две церкви
в нем старинные, // Одна старообрядская, // Другая православная, // Дом с надписью: училище, // Пустой, забитый наглухо, // Изба
в одно окошечко, // С изображеньем фельдшера, // Пускающего
кровь.
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да
в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы —
кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
Дрожу, гляжу на лекаря: // Рукавчики засучены, // Грудь фартуком завешана, //
В одной руке — широкий нож, //
В другой ручник — и
кровь на нем, // А на носу очки!
Говорили, что новый градоначальник совсем даже не градоначальник, а оборотень, присланный
в Глупов по легкомыслию; что он по ночам,
в виде ненасытного упыря, парит над городом и сосет у сонных обывателей
кровь.