Неточные совпадения
— Послушай, Никита Романыч, ведь ты меня забыл, а я помню тебя еще маленького. Отец твой покойный жил со мной рука в руку, душа в душу. Умер
он, царствие
ему небесное; некому остеречь тебя, некому тебе совета подать, а не завидна твоя доля, видит
бог, не завидна! Коли поедешь в Слободу, пропал ты, князь,
с головою пропал.
Но
они утешались пословицей, что наклад
с барышом угол об угол живут, и не переставали ездить в Слободу, говоря: «
Бог милостив, авось доедем».
— Ну, батюшка, Никита Романыч, — сказал Михеич, обтирая полою кафтана медвежью кровь
с князя, — набрался ж я страху! Уж я, батюшка, кричал медведю: гу! гу! чтобы бросил
он тебя да на меня бы навалился, как этот молодец, дай
бог ему здоровья, череп
ему раскроил. А ведь все это затеял вон тот голобородый
с маслеными глазами, что
с крыльца смотрит, тетка
его подкурятина! Да куда мы заехали, — прибавил Михеич шепотом, — виданное ли это дело, чтобы среди царского двора медведей
с цепей спускали?
— Именем
бога живого, — произнес
он, — если вы бесы, насланные вражьею силою, — сгиньте! Если вы вправду души казненных мною — дожидайтесь Страшного суда божия! Господь меня
с вами рассудит!
— Великий государь наш, — сказал
он, — часто жалеет и плачет о своих злодеях и часто молится за
их души. А что
он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что другим утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать
с богом!
— Нечего делать, — сказал Перстень, — видно, не доспел
ему час, а жаль, право! Ну, так и быть, даст
бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь, государь, я тебя
с ребятами до дороги провожу. Совестно мне, государь! Не приходилось бы мне, худому человеку, и говорить
с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе не выбраться!
— Государь, — сказал
он, соскакивая
с коня, — вот твоя дорога, вон и Слобода видна. Не пристало нам доле
с твоею царскою милостью оставаться. К тому ж там пыль по дороге встает; должно быть, идут ратные люди. Прости, государь, не взыщи; поневоле
бог свел!
— Да благословит же святая троица и московские чудотворцы нашего великого государя! — произнес
он дрожащим голосом, — да продлит прещедрый и премилостивый
бог без счету царские дни
его! не тебя ожидал я, князь, но ты послан ко мне от государя, войди в дом мой. Войдите, господа опричники! Прошу вашей милости! А я пойду отслужу благодарственный молебен, а потом сяду
с вами пировать до поздней ночи.
— Боярыня, лебедушка моя, — сказал
он с довольным видом, — да благословит тебя прещедрый господь и московские чудотворцы! Нелегко мне укрыть тебя от княжеских людей, коль, неравно,
они сюда наедут! Только уж послужу тебе своею головою, авось
бог нас помилует!
— Да вот что, хозяин: беда случилась, хуже смерти пришлось; схватили окаянные опричники господина моего, повезли к Слободе
с великою крепостью, сидит
он теперь, должно быть, в тюрьме, горем крутит, горе мыкает; а за что сидит, одному
богу ведомо; не сотворил никакого дурна ни перед царем, ни перед господом; постоял лишь за правду, за боярина Морозова да за боярыню
его, когда
они лукавством своим, среди веселья, на дом напали и дотла разорили.
Вспомним пророческое слово: «Аще кая земля оправдится перед
богом, поставляет
им царя и судью праведна и всякое подает благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред
богом, и поставляет царя и судей не праведна, и наводит на тое землю вся злая!» Останься у нас, сын мой; поживи
с нами.
—
Бог с вами, бедные люди! — сказал
он и схватился за дверь, чтобы выйти.
— Да вишь ты,
они с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене сидят. Ты про князя не говори, неравно, атаман услышит, сохрани
бог!
— Эх, князь, велико дело время. Царь может одуматься, царь может преставиться; мало ли что может случиться; а минует беда, ступай себе
с богом на все четыре стороны! Что ж делать, — прибавил
он, видя возрастающую досаду Серебряного, — должно быть, тебе на роду написано пожить еще на белом свете. Ты норовом крут, Никита Романыч, да и я крепко держусь своей мысли; видно, уж нашла коса на камень, князь!
— Исполать тебе, князь! — прошептал Перстень,
с почтением глядя на Никиту Романовича. — Вишь ты, как
их приструнил! Только не давай
им одуматься, веди
их по дороге в Слободу, а там что
бог даст!
— Слушай, — вскричал Басманов, хватая
его за полу кафтана, — кабы на меня кто другой так посмотрел, я, видит
бог, не спустил бы
ему, но
с тобой ссориться не хочу; больно хорошо татар рубишь!
Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая,
с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и
они были цветы и росли там уже
бог знает сколько времени.
—
Бог с тобой! — сказал царь, доставая горсть золотых из узорного мешка, висевшего на золотой цепочке у
его пояса, — на, Вася, ступай, помолись за меня!
— Послушай, князь, ты сам себя не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но
бог тебя бережет. Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел оставался. Должно быть, не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты
с неделю тому вернулся, не знаю, что бы
с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай мне сперва увидеть
его.
— Кабы не был
он царь, — сказал мрачно Серебряный, — я знал бы, что мне делать; а теперь ничего в толк не возьму; на
него идти
бог не велит, а
с ним мыслить мне невмочь; хоть
он меня на клочья разорви,
с опричниной хлеба-соли не поведу!
— Нельзя, Борис Федорыч, пора мне к своим! Боюсь, чтоб
они с кем не повздорили. Кабы царь был в Слободе, мы прямо б к
нему с повинною пришли, и пусть бы случилось, что
богу угодно; а
с здешними душегубцами не убережешься. Хоть мы и в сторонке, под самым лесом остановились, а все же может какой-нибудь объезд наехать!
— «Я, говорит, там
с недельку обожду,
богу помолюсь, а потом повещу Дружине Андреичу;
он пришлет за мной!» Нечего было делать, проводил ее, батюшка; там и оставил на руках у игуменьи.
— Благодарю преблагую и пресущест венную троицу, — сказал царь, подымая очи к небу, — зрю надо мною всемогущий промысел божий, яко в то самое время, когда теснят меня враги мои, даже ближние слуги
с лютостью умышляют погубить меня, всемилостивый
бог дарует мне верх и одоление над погаными и славное приращение моих государств! — И, обведя торжествующим взором бояр,
он прибавил
с видом угрозы: — Аще господь
бог за нас, никто же на ны! Имеющие уши слышати да слышат!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера,
с тем чтобы отправить
его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Говорят, что я
им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного, то, право, без всякой ненависти.
Сначала
он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к
нему не поедет, и что
он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился
с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Бобчинский.
Он,
он, ей-богу
он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы
с Петром-то Ивановичем ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так
он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло страхом.
Глеб —
он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает
Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!