Неточные совпадения
Несмотря на старания моряков
казаться веселыми и вести оживленные разговоры, чувствовалось грустное настроение. Разговоры как-то не клеились, внезапно прерывались, и среди затишья слышался подавленный вздох. Вместо улыбок на
лицах навертывались слезы.
Капитан, не спавший две ночи и отдыхавший днем урывками, готовился,
кажется, не спать и третью ночь. Серьезный, с истомленным
лицом, он зорко всматривался вокруг и приказал старшему офицеру осмотреть, хорошо ли закреплены орудия и все ли крепко закреплено.
Мичману
казалось, что он смотрит ужасно долго, и он нетерпеливо и с сердитым выражением взглядывал на маленькую, коренастую фигурку старшего офицера. Его красное, обросшее волосами
лицо,
казалось мичману, было недостаточно взволнованно, и он уже мысленно обругал его, негодуя на его медлительность, хотя и минуты еще не прошло с тех пор, как старший офицер взял трубу.
Володя вбежал в каюту и увидал капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет.
Лицо его, бледное, истомленное,
казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не спал он.
Все матросы и офицеры были наверху и с бледными испуганными
лицами смотрели то на бушующий океан, то на мостик. Многие крестились и шептали молитвы. Смерть,
казалось, смотрела на моряков из этих водяных громад, которые,
казалось, вот-вот сейчас задавят маленький корвет.
Володя Ашанин, обязанный во время авралов находиться при капитане, стоит тут же на мостике, страшно бледный, напрасно стараясь скрыть охвативший его страх. Ему стыдно, что он трусит, и ему
кажется, что только он один обнаруживает такое позорное малодушие, и он старается принять равнодушный вид ничего не боящегося моряка, старается улыбнуться, но вместо улыбки на его
лице появляется страдальческая гримаса.
У всех веселые, праздничные
лица. Корвет прибирается, чистится, подкрашивается, чтобы
показаться в чужие люди, как следует военному судну, хотя и помятому ураганом, но с честью выдержавшему его нападение. Уже достали якорные цепи, долго лежавшие внизу, и приклепали к якорям.
Возница то и дело отплевывался, жуя, по общей туземной привычке, бетель, вследствие чего рот его с толстыми губами и выкрашенными черными зубами
казался окровавленным. Если прибавить к этому приплюснутый нос, плоское, скуластое, почти без растительности
лицо и темные апатичные глаза, то, в общем, получится наружность весьма непривлекательная.
Скоро шлюпка миновала ряд судов, стоявших близ города, и ходко шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему
казалось, что вот-вот на него кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным
лицом, обратившим на себя внимание еще на пристани, и он зорко следил за ним и в то же время кидал взгляды вперед: не
покажутся ли огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода в море.
Цепко ухватившись за румпель руля, Лопатин с напряженным вниманием, прерывисто дыша, смотрит перед собой, направляя баркас в разрез волне. Подавшись всем корпусом вперед, точно этим положением ускорялось движение шлюпки, он всей фигурой своей и возбужденным
лицом с лихорадочно блестевшими глазами олицетворял нетерпение. Он обернулся: корвет уже
казался маленьким суденышком, точно от него отделяло необыкновенно большое пространство, а не верста или полторы. Он взглянул на компас и умоляющим голосом произнес...
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как
показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на
лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который моряки называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
Всем, видимо, не хотелось ударить
лицом в грязь, а
показаться адмиралу, если уж он пришел, в самом лучшем виде.
Почти целый день французская морская пехота (infanterie de marine) распевала разные шансонетки; тагалы сидели на палубе молча, а китайцы — страстные игроки — с равнодушно бесстрастными,
казалось, желтыми
лицами играли большими кучками в кости.
Как только «Коршун» подошел, насколько было возможно, близко к клиперу и, не бросая якоря, остановился, поддерживая пары, с «Забияки» отвалил вельбот, и через несколько минут командир «Забияки», плотный, коренастый брюнет с истомленным, осунувшимся
лицом, входил на палубу «Коршуна», встреченный, как полагается по уставу, со всеми почестями, присвоенными командиру. Он радостно пожимал руку Василия Федоровича и в первую минуту,
казалось, не находил слов.
Матросы так и рвались, чтобы отметить «Коршуну» за его недавнее первенство, вызвавшее адмиральский гнев. Капитан то и дело взглядывал на «Коршун» ни жив ни мертв. У старшего офицера на
лице стояло такое напряженное выражение нетерпения и вместе с тем страдания, что,
казалось, он тут же на мостике растянется от отчаяния, если «Витязь» опоздает. И он командует громко, отрывисто и властно.
Адмирал, почти не сомневавшийся в согласии на такое лестное предложение, в первое мгновение был изумлен и,
казалось, не находил слов. Но вдруг круглые глаза его блеснули металлическим блеском, скулы мясистого
лица заходили, плечи заерзали и, весь закипая гневом, он крикнул...
Ашанин благоразумно молчал, понимая, что говорить в эти минуты что-нибудь адмиралу было бы бесполезно. И он тоскливо думал, что теперь уж все кончено: он не останется на «Коршуне» и не вернется в Россию вместе с Василием Федоровичем. Примолк и адмирал и смотрел в упор на серьезное и печальное
лицо молодого человека. И гнев его,
казалось, начинал проходить, в глазах уже не было молний.
Пригляделись все одни и те же
лица в кают-компании, и неинтересными
казались повторяющиеся рассказы и анекдоты.
Неточные совпадения
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики за ними не последовали. И так как на
лицах их,"ради поспешения", черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали
казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы — один шаг.
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее.
Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали
лицом к
лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
Казалось, что весь этот ряд — не что иное, как сонное мечтание, в котором мелькают образы без
лиц, в котором звенят какие-то смутные крики, похожие на отдаленное галденье захмелевшей толпы…
По временам, однако ж, на
лице его
показывалась какая-то сомнительная улыбка, которая не предвещала ничего доброго…
Изумление
лиц, присутствовавших при этой загадочной сцене, было беспредельно. Странным
показалось и то, что градоначальник хотя и сквозь зубы, но довольно неосторожно сказал: