Неточные совпадения
В ту же минуту сбоку вышел среднего роста, сухощавый господин лет тридцати пяти, в коротком пальто с капитан-лейтенантскими погонами, с бледноватым
лицом, окаймленным небольшими бакенбардами, с зачесанными вперед, как тогда носили, висками темно-русых волос и с шелковистыми усами, прикрывавшими крупные губы. Из-под воротника пальто белели стоячие воротнички рубашки.
— Ашанин? — спросил
капитан низковатым, с приятной хрипотой голосом и, протянув свою широкую мягкую руку, крепко пожал руку Володи; в его серьезном, в первое мгновение казавшемся холодном
лице засветилось что-то доброе и ласковое.
Володя ушел от
капитана, почти влюбленный в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал на кубрике [Кубрик — матросское помещение в палубе, передней части судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора в «Руслане», с заросшим волосами
лицом и длинными усами.
Через двадцать минут пароход пристал к борту корвета. Положена была сходня, и несколько десятков
лиц сошли на палубу. Вызванный для встречи двух приехавших адмиралов караул отдавал им честь, и их встретили
капитан и вахтенный офицер.
У Володи и у большинства молодых людей восторженно сияли
лица и горячей бились сердца… Эта речь
капитана, призывающая к гуманности в те времена, когда еще во флоте телесные наказания были во всеобщем употреблении, отвечала лучшим и благороднейшим стремлениям молодых моряков, и они глядели на этого доброго и благородного человека восторженными глазами, душевно приподнятые и умиленные.
Капитан, не спавший две ночи и отдыхавший днем урывками, готовился, кажется, не спать и третью ночь. Серьезный, с истомленным
лицом, он зорко всматривался вокруг и приказал старшему офицеру осмотреть, хорошо ли закреплены орудия и все ли крепко закреплено.
Молодой лейтенант, видимо, был несколько взволнован, хотя и старался скрыть это. Но Володя заметил это волнение и в побледневшем
лице лейтенанта, и в его тревожном взгляде, который то и дело пытливо всматривался то в
капитана, то в старшего штурмана, словно бы желая на их
лицах прочесть, нет ли серьезной опасности, и выдержит ли корвет эту убийственную трепку.
И все
лица словно просветлели. И когда в восемь часов утра вышел к подъему флага
капитан, все с каким-то безмолвным почтением взглядывали на него, словно бы понимая, что он — победитель вчерашнего жестокого шторма.
Володя вбежал в каюту и увидал
капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет.
Лицо его, бледное, истомленное, казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не спал он.
Но
капитан, увидавший с мостика сперва умоляющее и потом сразу грустное выражение
лица Ашанина и понявший, в чем дело, крикнул с мостика старшему офицеру...
Тем временем доктор вместе со старшим офицером занимались размещением спасенных.
Капитана и его помощника поместили в каюту, уступленную одним из офицеров, который перебрался к товарищу; остальных — в жилой палубе. Всех одели в сухое белье, вытерли уксусом, напоили горячим чаем с коньяком и уложили в койки. Надо было видеть выражение бесконечного счастья и благодарности на всех этих
лицах моряков, чтобы понять эту радость спасения. Первый день им давали есть и пить понемногу.
Старик-капитан, высокий, худой, горбоносый южанин из Марселя, с бронзовым, подвижным и энергичным
лицом, опушенным заседевшими баками, и эспаньолкой, на другой же вечер мог рассказать в кают-компании обстоятельства крушения своего трехмачтового барка «L’hirondelle» («Ласточка»).
При виде
капитана старший офицер снял, по морскому обычаю, фуражку и раскланялся с ним с несколько преувеличенной служебной почтительностью морского служаки. В ней, впрочем, не было ничего заискивающего или унизительного; этим почтительным поклоном старший офицер не только приветствовал уважаемого человека, но и чествовал в
лице его авторитет
капитана.
Когда колесница с Нептуном подъехала на шканцы и остановилась против мостика, на котором стояли
капитан и офицеры, Нептун сошел с нее и, отставив не без внушительности вперед свою босую ногу, стукнул трезубцем и велел подать список офицеров. Когда одно из
лиц свиты подало Нептуну этот список, владыка морей, прочитав имя, отчество и фамилию
капитана, обратился к нему с вопросом...
Володя Ашанин, обязанный во время авралов находиться при
капитане, стоит тут же на мостике, страшно бледный, напрасно стараясь скрыть охвативший его страх. Ему стыдно, что он трусит, и ему кажется, что только он один обнаруживает такое позорное малодушие, и он старается принять равнодушный вид ничего не боящегося моряка, старается улыбнуться, но вместо улыбки на его
лице появляется страдальческая гримаса.
— Мачту за борт… Скорей рубить ванты! — крикнул в рупор
капитан, и
лицо его побелело…
Бледный, с
лицом, выражавшим и изумление, и злобную радость,
капитан схватил руку своего приятеля и прошептал задыхающимся голосом...
А
капитан между тем продолжал, отводя взгляд от смущенного
лица Ашанина...
— Спасли, значит, Артемьева! — радостно говорит
капитан, и на его
лице светится чудная улыбка.
На другой день король и королева, приглашенные
капитаном к обеду, приехали на корвет в сопровождении своего дяди, губернатора острова, пожилого, коротко остриженного канака с умным и энергичным
лицом, который потом, после смерти Камеамеа IV, года через три после пребывания «Коршуна» в Гонолулу, вступил на престол, и неизбежного первого министра, мистера Вейля, которого король очень любил и, как уверяли злые языки, за то, что умный шотландец не очень-то обременял делами своего короля и не прочь был вместе с ним распить одну-другую бутылку хереса или портвейна, причем не был одним из тех временщиков, которых народ ненавидит.
Однако разговор кое-как шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола с закуской, если бы
капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на
лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который моряки называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
Тронутый Андрей Николаевич горячо благодарил, и его зарослое волосами бородатое
лицо светилось радостной улыбкой. Он сам глубоко уважал командира, и ни разу у него не было с ним никаких столкновений и даже недоразумений, обычных между командиром и старшим офицером. Они дополняли друг друга.
Капитан был, так сказать, душой этого пловучего уголка, оторванного от родины, душой и распорядителем, а старший офицер — его руками.
— Смелый этот юноша! — отрывисто проговорил адмирал, любуясь катером Ашанина и обращаясь к стоявшему около
капитану. — Только, того и гляди, перевернется… Рифы надо брать… Пора рифы брать. Ветер все свежеет… И чего он не берет рифов! — вдруг крикнул адмирал, словно бы ужаленный, и глаза его метали молнии, и
лицо исказилось гневом. — Он с ума сошел, этот мальчишка! Набежит шквал, и его перевернет!
Через несколько минут Ашанин уже был наверху к подъему флага. Пары гудели.
Капитан и старший офицер, стоявшие на мостике, видимо, были возбуждены, и
лица у обоих выражали нетерпение.
Ашанин сразу заметил какую-то особенную тишину на палубе, заметил взволнованно-тревожный вид вахтенного мичмана, хотя тот и старался скрыть его перед Володей в напускной отваге, увидал на мостике мрачную физиономию долговязого старшего офицера и удрученно-недовольное круглое
лицо толстенького, низенького и пузатенького
капитана и легко сообразил, что адмирал только что «штормовал», а то, пожалуй, еще и «штормует», чего Ашанин в качестве приглашенного гостя, да еще собирающегося читать свое произведение, вовсе не предвидел и чему далеко не радовался.
Матросы так и рвались, чтобы отметить «Коршуну» за его недавнее первенство, вызвавшее адмиральский гнев.
Капитан то и дело взглядывал на «Коршун» ни жив ни мертв. У старшего офицера на
лице стояло такое напряженное выражение нетерпения и вместе с тем страдания, что, казалось, он тут же на мостике растянется от отчаяния, если «Витязь» опоздает. И он командует громко, отрывисто и властно.
Володя видит вслед за тем, как проясняются
лица у
капитана и у старшего офицера, как на всем корвете исчезает атмосфера тишины и страха, и все стали словно бы удовлетворенными и спокойными только потому, что «Витязь» не отстал от «Коршуна» и не осрамился.
Но однажды, когда Ашанин вошел в капитанскую каюту, чтобы возвратить книгу и взять другую из библиотеки
капитана, он застал Василия Федоровича с таким грустным, страдальческим выражением
лица, что подумал, не болен ли
капитан.
Еще все сидели в кают-компании за чтением весточек с родины, и пачки газет еще не были тронуты, как вошел
капитан с веселым, сияющим
лицом и проговорил...