Неточные совпадения
И эта влюбленность дошла у юноши до восторженности, когда дня через три по выходе из Кронштадта однажды утром Ашанин был позван к
капитану вместе с
другими офицерами и гардемаринами, кроме стоявших на вахте.
Тогда только водворилось некоторое подобие порядка, и один за
другим французы прыгали в баркас. Старик-капитан судна соскочил последним.
Помощник
капитана, здоровенный бретонец, который был бодрее
других, слабым голосом рассказал, что они двое суток провели на мачте без пищи, без воды.
Старик-капитан, высокий, худой, горбоносый южанин из Марселя, с бронзовым, подвижным и энергичным лицом, опушенным заседевшими баками, и эспаньолкой, на
другой же вечер мог рассказать в кают-компании обстоятельства крушения своего трехмачтового барка «L’hirondelle» («Ласточка»).
— А то как же? И мне попадало, как
другим… Бывало, на секунд, на
другой запоздают матросы закрепить марсель, так он всех марсовых на бак, а там уж известно — линьками бьют, и без жалости, можно сказать, наказывали… Я марсовым был. Лют был
капитан, а все же и над им правда верх взяла. Без эстого нельзя, чтобы правда не забрала силы… а то вовсе бы житья людям не было, я так полагаю…
В то время, когда
капитан Смит проклинал подлецов-пиратов и жаловался на свое правительство, находя, что оно недостаточно круто обращается с Китаем, к корме «Маргариты» приближались одна за
другой три джонки под парусами, шедшие с моря.
На
другой день он опять был на «Маргарите» и старик-капитан с радостью сообщил, что все три джонки арестованы, и люди с них заключены в тюрьму. Улики были налицо: на джонках нашли часть награбленного груза и вещей с «Джека» и несколько китайцев были ранены огнестрельным оружием.
На
другой день
капитан получил официальную бумагу, в которой просили прислать виновного к судье для разбирательства дела.
— Шел я это, вашескобродие, на пристань из кабака и был я, вашескобродие, выпимши… Однако шел сам, потому от
капитана приказ — на корвет являться как следует, на своих ногах… А этот вот самый арап, вашескобродие, привязался… Лопотал, лопотал что-то по-своему — поди разбери… А затем за руку взял… я и подумай: беспременно в участок сволокет… За что, мол?.. Ну, я и треснул арапа, это точно, вашескобродие… Отпираться не буду… А больше нечего говорить, вашескобродие, и
другой вины моей не было.
Через полчаса
капитан вернулся от адмирала и сообщил старшему офицеру, что на
другой день будет смотр и что корвет простоит в Печелийском заливе долго вследствие требования нашего посланника в Пекине.
Теперь Володе оставалось только ждать приказа, и тогда он будет стоять офицерскую вахту, то есть исполнять обязанности вахтенного начальника под ответственностью
капитана, как исполняли уже
другие гардемарины. Тогда он и получит сразу целую кучу денег — во-первых, жалованье со времени производства его товарищей и, кроме того, экипировочные деньги. А деньги будут весьма кстати, так как золото, подаренное дядей-адмиралом, уже было совсем на исходе.
Вместе с нею
капитан сообщил и
другую: адмирал по болезни скоро уезжает в Россию.
— Вот по этому-то поводу я и хотел с вами поговорить — не как
капитан, конечно, а как искренний ваш
друг, желающий вам добра… Надеюсь, вы позволите коснуться щекотливой темы и дать вам маленький совет?
А на
другой день, когда корвет уже был далеко от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил на офицерскую вахту с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и на горизонт, и на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!», посылал за
капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
Володя повернул в
другую улицу, потом в третью — все те же хижины, все те же идиллические картины в домах, все те же встречи гуляющих и катающихся верхом — и вышел, наконец, в лучше освещенную улицу с несколькими лавками и ресторанами, в которых
капитаны с купеческих судов играли на бильярде, и многие канаки в более или менее европейских костюмах потягивали водку или пиво.
— Еще бы! Теперь, Бастрюков, совсем
другая жизнь пойдет во флоте. У нас вот
капитан прелесть, а на
других судах всякие бывают.
Капитан между тем сказал уже приветствие его величеству, и король, крепко пожав руку
капитана, довольно правильным английским языком выразил удовольствие, что видит в своих владениях военное судно далекой могущественной державы, обещал на
другой же день посетить вместе с королевой «Коршун» и пригласил вечером обедать к себе
капитана и трех офицеров.
На
другой день король и королева, приглашенные
капитаном к обеду, приехали на корвет в сопровождении своего дяди, губернатора острова, пожилого, коротко остриженного канака с умным и энергичным лицом, который потом, после смерти Камеамеа IV, года через три после пребывания «Коршуна» в Гонолулу, вступил на престол, и неизбежного первого министра, мистера Вейля, которого король очень любил и, как уверяли злые языки, за то, что умный шотландец не очень-то обременял делами своего короля и не прочь был вместе с ним распить одну-другую бутылку хереса или портвейна, причем не был одним из тех временщиков, которых народ ненавидит.
Капитан, не любивший пить, занимал больше королеву, предоставив его величество в распоряжение старшего офицера, Андрея Николаевича, который находил время и говорить и подливать вина и его величеству, и соседу с
другой стороны — дяде-губернатору, и самому себе.
Тронутый Андрей Николаевич горячо благодарил, и его зарослое волосами бородатое лицо светилось радостной улыбкой. Он сам глубоко уважал командира, и ни разу у него не было с ним никаких столкновений и даже недоразумений, обычных между командиром и старшим офицером. Они дополняли
друг друга.
Капитан был, так сказать, душой этого пловучего уголка, оторванного от родины, душой и распорядителем, а старший офицер — его руками.
Ашанин весело смеялся, возвратившись в свою каюту, и на
другой день сообщил о попытке сделать из него католика миссис Уайт и
капитану. Англичанка назвала своего поклонника хитрецом, а
капитан хохотал, как сумасшедший.
— Между этим мысом и берегом самый узкий проход… Защита его — защита Сайгона, который в 50 милях от устья… А в
другие рукава Доная нельзя войти: устья их мелки… Англичане не сунутся никогда сюда! — прибавил
капитан, видимо не расположенный к англичанам.
— Об этом предоставьте судить
другим, Ашанин! — промолвил, улыбаясь,
капитан.
На «Витязе» в свою очередь желали противного и, видимо, желали этого все, начиная с кругленького, пузатенького, похожего на бочонок
капитана и долговязого старшего офицера и кончая вот этим белобрысым матросиком, который, весь напрягаясь, тянул вместе с
другими снасть, поворачивавшую грота-рею.
Но однажды, когда Ашанин вошел в капитанскую каюту, чтобы возвратить книгу и взять
другую из библиотеки
капитана, он застал Василия Федоровича с таким грустным, страдальческим выражением лица, что подумал, не болен ли
капитан.
— Еще бы! Вы думаете, и я не скучаю? — усмехнулся
капитан. — Ведь это только в глупых книжках моряков изображают какими-то «морскими волками», для которых будто бы ничего не существует в мире, кроме корабля и моря. Это клевета на моряков. И они, как и все люди, любят землю со всеми ее интересами, любят близких и
друзей — словом, интересуются не одним только своим делом, но и всем, что должно занимать сколько-нибудь образованного и развитого человека… Не правда ли?