Неточные совпадения
—
Сама княгиня Волчанская обещала Варе, уж это наверное. Как только, говорит, выйдет за него замуж,
так я ему сейчас же и выхлопочу место инспектора.
— Да уж на этот счет ты не беспокойся, — горячо говорил Рутилов. — Они и теперь барышни пухленькие, а если не совсем вошли в объем,
так это только до поры до времени. Выйдут замуж, и они раздобреют, как старшая. Лариса-то у нас,
сам знаешь, какая кулебяка стала.
Это что тебя-то
самое барин по мордасам лощит,
так ведь я — не полюбовница, меня за уши не выдерешь.
— Уж если есть яд,
так тяжелый запах непременно услышишь, только поближе нюхнуть, в
самый пар.
— Если я влюбился, Софья Ефимовна, то это ни до кого не касается, кроме меня
самого и той особы, а вы
таким манером выходите в сторонке.
— А,
так вы и в
самом деле хотите съезжать!
— Да и барин-то про вас, матушка-барыня, что говорит! Что вы будто раньше таскались, а потом замуж вышли! Вот они какие есть,
самые мерзкие люди! Плюньте вы им в морды, барыня хорошая, ничем с
такими расподлыми людишками возжаться.
Известно было, что Передонов отдает предпочтение жирным женщинам, а тощих порицает. Варвару сокрушало, что она тонка и все худеет. Как бы нагулять побольше жиру? — вот в чем была одна из главнейших ее забот. У всех спрашивала она: не знаете ли средства? Теперь Преполовенская была уверена, что Варвара по ее указанию будет усердно натираться крапивою, и
так сама себя накажет.
— Конечно, пачкайте, Павел Васильевич, что ей в зубы смотреть. Если и придет,
так ей можно будет сказать, что это она
сама с пьяных глаз
так отделала.
— Я и
сам могу, Марья Осиповна, а только как мы в компании приятно время проводим, то отчего же не поддержать чужую шутку! А если это вам не нравится, то как вам будет угодно, — как вы к нам изволите,
так и мы к вам изволим.
Далеко не
так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, — и на
самом деле директор гимназии считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов думал, что директор приказывает ученикам его не почитать, — что было, понятно, вздорною выдумкою
самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его в старших классах. Многим гимназистам
такие разговоры нравились.
Конечно, заменить
самого Передонова Володину трудненько, — да ведь у дурака,
такого, как Володин, могут быть
самые нелепые затеи.
Наконец Грушина изготовила письмо и показала его Варваре. Долго рассматривали, сличали с прошлогодним княгининым письмом. Грушина уверяла: похоже
так, что
сама княгиня не узнала бы подделки. Хоть на
самом деле сходства было мало, но Варвара поверила. Да она же и понимала, что Передонов не мог помнить мало знакомого ему почерка настолько точно, чтобы заметить подделку.
— Ну, что крепость, — пробормотал он, — до этого далеко, а только вообще про меня всякие глупости говорят,
так это больше из зависти. Вы ничему
такому не верьте. Это они доносят, чтоб от себя отвести подозрение, а я и
сам могу донести.
Сообразно с этим Нартанович
так и держал себя: был любезен, даже слишком любезен в обращении, никогда притом не утрачивал шляхетского своего гонора и говорил лишь
самое необходимое, как бы из боязни в лишних разговорах обнаружить что-нибудь лишь ему одному принадлежащее.
Рядом с ним стал пришедший попозже инспектор народных училищ, Сергей Потапович Богданов, старик с коричневым глупым лицом, на котором постоянно было
такое выражение, как будто он хотел объяснить кому-то что-то
такое, чего еще и
сам никак не мог понять. Никого
так легко нельзя было удивить или испугать, как Богданова: чуть услышит что-нибудь новое или тревожное, и уже лоб его наморщивается от внутреннего болезненного усилия, и изо рта вылетают беспорядочные, смятенные восклицания.
— А как же, как же
так! — восклицал шопотом Богданов, — Скобочкина в красной рубашке, а! Да вы
сами видели?
Крамаренко посмотрел на Передонова с удивлением и молча пробежал мимо. Он принадлежал к числу тех гимназистов, которые находили Передонова грубым, глупым и несправедливым и за то ненавидели и презирали его.
Таких было большинство. Передонов думал, что это — те, кого директор подговаривает против него, если не
сам, то через сыновей.
И вот Варвара и Грушина пошли в лавочку на
самый дальний конец города и купили там пачку конвертов, узких, с цветным подбоем, и цветной бумаги. Выбрали и бумагу и конверты
такие, каких не осталось больше в лавке, — предосторожность, придуманная Грушиною для сокрытия подделки. Узкие конверты выбрали для того, чтобы подделанное письмо легко входило в другое.
— Всякий вздор мелют, — говорил Передонов. — Говорят, будто бы я гимназистам гадости рассказываю. А это вздор. Конечно, иногда расскажешь на уроке что-нибудь смешное, чтоб оживить. У вас у
самого сын — гимназист. Ведь он вам ничего
такого про меня не рассказывал?
— С повинной? человека убили? поджог устроили? почту ограбили? — сердито закричал Авиновицкий, пропуская Передонова в зал. — Или
сами стали жертвой преступления, что более чем возможно в нашем городе? Город у нас скверный, а полиция в нем еще хуже. Удивляюсь еще я, отчего на этой вот площади каждое утро мертвые тела не валяются. Ну-с, прошу садиться.
Так какое же дело? преступник вы или жертва?
— Мне княгиня Волчанская обещала инспекторское место выхлопотать, а тут вдруг болтают. Это мне повредить может. А все из зависти. Тоже и директор распустил гимназию: гимназисты, которые на квартирах живут, курят, пьют, ухаживают за гимназистками. Да и здешние
такие есть.
Сам распустил, а вот меня притесняет. Ему, может быть, наговорили про меня. А там и дальше пойдут наговаривать. До княгини дойдет.
После долгих сетований, в которых изливался Передонов, Авиновицкий сообразил, что кто-то пытается шантажировать Передонова и с этой целью распускает о нем слухи с
таким расчетом, чтобы запугать его и тем подготовить почву для внезапного требования денег. Что эти слухи не дошли до Авиновицкого, он объяснил себе тем, что шантажист ловко действует в
самом близком к Передонову кругу, — ведь ему же и нужно воздействовать лишь на Передонова. Авиновицкий спросил...
«Чистые какие, — думал он, — даже в ушах ни грязинки. И бойкие
такие, а
сами, небось, вышколенные, по струнке ходят. Пожалуй, — думал Передонов, — их никогда и не стегают».
— Болтают нивесть что, — говорил Передонов, — чего и не было. А я
сам могу донести. Я ничего
такого, а за ними я знаю. Только я не хочу. Они за глаза всякую ерунду говорят, а в глаза смеются. Согласитесь
сами, в моем положении это щекотливо. У меня протекция, а они гадят. Они совершенно напрасно меня выслеживают, только время теряют, а меня стесняют. Куда ни пойдешь, а уж по всему городу известно.
Так уж я надеюсь, что в случае чего вы меня поддержите.
— Какая я вам дюшка, чтой-то
такое, насмешники этакие! — закричала Клавдия. — Чорт с вами, откуплю вам ваш изюм, подавитесь вы им, —
сами сожрали, а я откупай, Да и откуплю, — совести, видно, в вас нет, стыда в глазах нет, а еще господа называетесь!
Ольга Васильевна Коковкина, у которой жил гимназист Саша Пыльников, была вдова казначея. Муж оставил ей пенсию и небольшой дом, в котором ей было
так просторно, что она могла отделить еще и две-три комнаты для жильцов. Но она предпочла гимназистов. Повелось
так, что к ней всегда помещали
самых скромных мальчиков, которые учились исправно и кончали гимназию. На других же ученических квартирах значительная часть была
таких, которые кочуют из одного учебного заведения в другое, да
так и выходят недоучками.
— Поговорим спокойно, Пыльников. Вы и
сами можете не знать действительного состояния вашего здоровья: вы — мальчик старательный и хороший во всех отношениях, поэтому для меня вполне понятно, что вы не хотели просить увольнения от уроков гимнастики. Кстати, я просил сегодня Евгения Ивановича притти ко мне,
так как и
сам чувствую себя дурно. Вот он кстати и вас посмотрит. Надеюсь, вы ничего не имеете против этого?
— Вам не надо богатого мужа, — говорил Передонов, — вы
сама богатая. Вам надо
такого, чтобы вас любил и угождал во всем. И вы его знаете, могли понять. Он к вам неравнодушен, вы к нему, может быть, тоже.
Так вот, у меня купец, а у вас товар. То есть, вы
сами — товар.
— Меня удивляет, Надежда Васильевна, что вы спрашиваетесь у вашего братца, который, к тому же, изволит быть еще мальчиком. Если бы он даже изволил быть взрослым юношей, то и в
таком случае вы могли бы
сами. А теперь, как вы у него спрашиваетесь, Надежда Васильевна, это меня очень удивляет и даже поражает.
И погода была неприятная. Небо хмурилось, носились вороны и каркали. Над
самою головою Передонова каркали они, точно дразнили и пророчили еще новые, еще худшие неприятности. Передонов окутал шею шарфом и думал, что в
такую погоду и простудиться не трудно.
— Я
так вам благодарна, — наконец расслышал он, — это
так благородно с вашей стороны,
так благородно,
такое участие. Все люди
такие равнодушные, а вы вошли в положение бедной матери.
Так трудно воспитывать детей,
так трудно, вы не можете себе представить. У меня двое, и то голова кругом идет. Мой муж — тиран, он — ужасный, ужасный человек, не правда ли? Вы
сами видели.
— Я по службе ходил. Я не виноват. Она
сама захотела. Ты меня не подденешь, не на
такого напал.
А чтобы учитель там какой
сам от себя ходил по домам да требовал, чтобы пороли мальчиков,
таких порядков нет.
— До тех пор, — продолжал Хрипач, — вам следует воздержаться от этих странных прогулок. Согласитесь
сами, что
такое поведение неприлично педагогу и роняет достоинство учителя в глазах учеников. Ходить по домам сечь мальчиков — это, согласитесь
сами.
— Они тебе напакостили, а ты им отпакости. Сильный колдун ворожил, да я хитрее: я напротив его тебе
так выворожу, что его
самого скорежит.
Случилось
так, что первый рыжий парень, встреченный Ершовою, был один из слесарят, злобившихся на Передонова за раскрытие ночной проказы. Он с удовольствием взялся за пятак исполнить поручение и по дороге от себя усердно наплевал в шляпу. В квартире у Передонова, встретив в темных сенцах
самое Варвару, он сунул ей шляпу и убежал
так проворно, что Варвара не успела его разглядеть.
— А что вы думаете, он —
такой ядовитый человек, от него все можно ожидать. Он не
сам, он сторонкой, через сыновей шепнет.
— Сидите, не надо, я не хочу. Гадайте
сами себе, а меня оставьте. Уж меня теперь на свой копыл не перегадаете. Вот я вам покажу штуку,
так вы рты разинете.
Ты, мать моя, сперва научись
сама жить, а теперь в чужих платьях еще ходишь,
так будь поскромнее, да слушайся, а то ведь не на одного Владю розги найдутся.
Церковная служба — не в словах и обрядах, а в
самом внутреннем движении своем столь близкая
такому множеству людей, — Передонову была непонятна, поэтому страшила. Каждения ужасали его, как неведомые чары.
Срок свадьбы таили до
самого назначенного дня даже от шаферов, чтоб не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и Володина, — оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота. Володину было лестно играть
такую значительную роль при
таком выдающемся событии в жизни
такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало одного шафера. Он сказал...
Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да
так, чтобы
самой не быть замешанною. Она под рукою шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего слесаренка, дала ему пятачок и подговорила к вечеру ждать за городом проезда новобрачных и накидать в их повозку сору да бумажек. Слесаренок радостно согласился и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему...
Но не сумел Передонов написать
такое письмо, да и страшно ему стало: писать к
самой княгине. А потом он и забыл об этой затее.
Наконец Передонов придумал сжечь всю колоду. Пусть все горят. Если они лезут ему на зло в карты,
так сами будут виноваты.
Передонов думал, что маскарад затеяли нарочно, чтобы его на чем-нибудь изловить. А все-таки он пошел туда, — не ряженый, в сюртуке. Чтобы видеть
самому, какие злоумышления затеиваются.
В залах было грязновато, и уже с
самого начала толпа казалась в значительной части пьяною. В тесных покоях с закоптелыми стенами и потолками горели кривые люстры; они казались громадными, тяжелыми, отнимающими много воздуха. Полинялые занавесы у дверей имели
такой вид, что противно было задеть их. То здесь, то там собирались толпы, слышались восклицания и смех, — это ходили за наряженными в привлекавшие общее внимание костюмы.
— Ну, актер,
так что же из того! Ведь вы же
сами давали билеты!
— И я
сама сегодня же схожу к Хрипачу, — сказала Людмила. — Что это он выдумал? Да неужели он
сам верит в
такую нелепость?