Но, в сущности, повторяю, все эти тревоги — фальшивые. И ежели отрешиться от мысли о начальстве, ежели победить в себе потребность каяться, признаваться и снимать шапку, ежели
сказать себе: за что же начальство с меня будет взыскивать, коли я ничего не делаю,и ежели, наконец, раз навсегда сознать, что и становые и урядники — все это нечто эфемерное, скоропреходящее, на песце построенное (особливо, коли есть кому пожаловаться в губернии), то, право, жить можно. Умирать же и подавно ни от кого запрета нет…
Неточные совпадения
Но дело в том, что по самим условиям своих жизненных преданий, обстановки, воспитания, культурный человек на этом поприще прежде всего встречается с вопросом: что
скажет о моей просветительской деятельности становой (само
собой разумеется, что здесь выражение «становой» употреблено не в буквальном смысле)?
— Мудрый все предвидит. Мудрый так поступает: что ему нужно — выскажет, а
себя подсидеть — не допустит. Мудрый, доложу вам, даже от слова «филантропия» воздержится, а просто
скажет «благое, с дозволения начальства, поспешение» — и кончен бал!
— Почему же «неподлежательно»? — перебил он меня мягко и как бы успокаивая. — По-моему, и «общение»… почему же и к нему не прибегнуть, ежели оно, так
сказать… И меньшего брата можно приласкать… Ну а надоел — не прогневайся! Вообще, я могу вас успокоить, что нынче слов не боятся. Даже сквернословие, доложу вам, — и то не признается вредным, ежели оно выражено в приличной и почтительной форме. Дело не в словах, собственно, а в тайных намерениях и помышлениях, которые слова за
собою скрывают.
— Это я берусь устроить, —
сказал он уже совсем снисходительно, — нас, представителей правящих классов общества, так немного в этой глуши, что мы должны дорожить друг другом. Мы будем собираться и проводить вместе время — и тогда сближение совершится само
собою. Ну, а затем-с… Не знаете ли вы и еще чего-нибудь за
собою?
Есть множество сочинений, написанных единственно с целью обмана, но притом с таким сатанинским искусством, что чины, действующие вдали от административных центров и, так
сказать, предоставленные самим
себе, ничего не в состоянии различить.
О браке, согласно с определением присяжного поверенного Пржевальского, выразился, что это могила любви; о собственности
сказал, что область ее «в настоящее время» слишком сужена, что надо расширить ее пределы, допустив приток свежих элементов, хотя бы, например, казнокрадства, причем указывал на купца Разуваева, который поставкой гнилых сухарей приобрел
себе блаженство, и т. д.
Не могу
сказать, чтобы я чувствовал
себя особенно приятно, когда, бывало, Осьмушников, еще где завидев меня, крикнет: «Здорово, кум!» или Прохоров: «Здорово, свояк!» — но покуда для меня было неясно, имеет или не имеет Грацианов право читать в моем сердце, я крепился и молчал.
Само
собою, впрочем, разумеется, что умный продавец никогда не
скажет, что имение его ничего не стоит, но сошлется или на недостаток капиталов или на собственные свои, владельца, невежество и нерадивость.
— Ну-ну, батя! —
сказал я, — увещевать отчего не увещевать, да не до седьмого пота! Куры яиц не несут, а он правительство приплел… ишь ведь! Вон я намеднись в газетах читал: такой же батя, как и вы, опасение выражал, дабы добрые семена не были хищными птицами позобаны. Хоть я и не приравниваю
себя к «добрым семенам» — где уж! — а сдается, будто вы с Разуваевым сзобать меня собрались.
— Так вот и дельнее бы было, в виду этого,
себя ограничивать. Собственность-то под силу, значит, выбирать, да и вообще… Ну,
скажите на милость: можете ли вы за всей этой махиной усмотреть?
Сам
себя человек изнуряет, сам развращает свою фантазию до того, что она начинает творить неизглаголаемая, сам сны наяву видит — да еще жалобы приносит! Ах, ты… Вот и
сказал бы, кто ты таков, и нужно бы
сказать, а боюсь, — каких еще доказательств нужно для беспрепятственности спанья!
Точно ли она утаила новинку, или в порыве предсмертного самобичевания наклепала на
себя —
сказать не могу; но, вспоминаючи матушкин „глазок-смотрок“, сдается мне, что вряд ли от ее внимания могла укрыться целая недостающая новина.
Словом
сказать, только тут, только охваченный волнами родного воздуха, ты чувствуешь
себя способным к жизни существом, хозяином «своего дела», человеком, которого понимают и который в то же время сам понимает.
Не спорю, можно так искусно нырнуть в шайку специалистов, что ею, так
сказать, от всего остального света
себя загородить, но не забывай, что в такой шайке тебе предстоит только бражничать да по душе калякать, а ведь тебе, главнейшим образом, надо объегоривать и дела делать.
Необходимо, впрочем, помнить еще следующее: в представлении о государстве ты не встретишься ни с подблюдными, ни со свадебными песнями, ни со сказками, ни с былинами, ни с пословицами, — словом
сказать, ни с чем из всего цикла тех нежащих явлений, которые обдают тебя теплом, когда ты мыслишь
себя лицом к лицу с отечеством.
Идея эта тебе небезызвестна — этого отрицать нельзя; но все-таки
скажу: даже и ее ты как-то неблагородно представляешь
себе.
Скажи, можно ли представить
себе боль, горшую этой!
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Как взбежишь по лестнице к
себе на четвертый этаж —
скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру — я и позабыл, что живу в бельэтаже.
Аммос Федорович. Нет, я вам
скажу, вы не того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно
себе мотает на ус.
Не так ли, благодетели?» // — Так! — отвечали странники, // А про
себя подумали: // «Колом сбивал их, что ли, ты // Молиться в барский дом?..» // «Зато,
скажу не хвастая, // Любил меня мужик!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что будет? Богу ведомо! // А про
себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!