Неточные совпадения
С тех пор мы совсем утеряли из вида семейство Молчалиных
и, взамен того, с каждым днем
все больше
и больше прилеплялись к сыщику, который льстил нам, уверяя, что в настоящее время, в видах политического равновесия, именно
только такие люди
и требуются, которые умели бы глазами хлопать
и губами жевать.
Всего замечательнее, что мы не
только не знали имени
и фамилии его, но
и никакой надобности не видели узнавать. Глумов совершенно случайно прозвал его Кшепшицюльским,
и, к удивлению, он сразу начал откликаться на этот зов. Даже познакомились мы с ним как-то необычно. Шел я однажды по двору нашего дома
и услышал, как он расспрашивает у дворника: «скоро ли в 4-м нумере (это — моя квартира) руволюция буде». Сейчас же взял его я за шиворот
и привел к себе...
Я было приложил уж руку к сердцу, чтоб отвечать, что
всего довольно
и ни в чем никакой надобности не ощущается: вот
только посквернословить разве… Но, к счастию, Иван Тимофеич сделал знак рукой, что моя речь впереди, а покамест он желает говорить один.
— Да-с, Захотел посмеяться
и посмеялся. В три часа ночи меня для него разбудили; да часа с два после этого я во
все места отношения да рапорты писал. А после того,
только что было сон заводить начал, опять разбудили: в доме терпимости демонстрация случилась! А потом извозчик нос себе отморозил — оттирали, а потом, смотрю, пора
и с рапортом! Так
вся ночка
и прошла.
— Ну, хорошо, не будем. А
только я все-таки должен тебе сказать: призови на помощь
всю изворотливость своего ума, скажи, что у тебя тетка умерла, что дела требуют твоего присутствия в Проплеванной, но… отклони! Нехорошо быть сыщиком, друг мой! В крайнем случае мы ведь
и в самом деле можем уехать в твою Проплеванную
и там ожидать, покуда об нас забудут.
Только что мы там есть будем?
Я летел домой, не чувствуя ног под собою,
и как
только вошел в квартиру, так сейчас же упал в объятия Глумова. Я рассказал ему
все:
и в каком я был ужасном положении,
и как на помощь мне вдруг явилось нечто неисповедимое…
Словом сказать, опасность заставила нас окончательно позабыть, что нам предстояло
только"годить",
и по уши погрузила нас в самую гущу благонамеренной действительности. Мы вполне искренно принялись хлопотать, изворачиваться
и вообще производить
все те акты, с которыми сопрягается безопасное плаванье по житейскому морю.
Черная бархатная жакетка ловко обрисовывала его формы
и отлично оттеняла белизну белья; пробор на голове был сделан так тщательно, что можно было думать, что он причесывается у ваятеля; лицо, отдохнувшее за ночь от вчерашних повреждений, дышало приветливостью
и готовностью удовлетворить клиента, что бы он ни попросил; штаны сидели почти идеально; но что
всего важнее: от каждой части его лица
и даже тела разило духами, как будто он
только что выкупался в водах Екатерининского канала.
Так ли я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако поняли вольные вечевые люди, что Гадюк говорит правду,
и в один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков
и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную: грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но
только, чтоб делалось у нас
все это на предбудущее время… по закону!
Только спят они
и видят во сне
все трое один
и тот же ряд картин, прообразующих будущие судьбы их нового отечества.
Помилуй, братец, — говорит, — ведь во
всех учебниках будет записано: вот какие дела через Рюрика пошли! школяры во
всех учебных заведениях будут долбить: обещался-де Рюрик по закону грабить, а вон что вышло!"–"А наплевать! пускай их долбят! — настаивал благонамеренный человек Гадюк, — вы, ваше сиятельство,
только бразды покрепче держите,
и будьте уверены; что через тысячу лет на этом самом месте…
— Помню!
все помню!
И"шелом Рюрика",
и"слезы, струившиеся по челу Гостомысла"… помню! помню! помню! — твердил Глумов в восхищении. —
Только, брат, вот что: не из Марфы ли это Посадницы было?
Только всего промеж нас
и было. Осмотрела она меня — кажется, довольна осталась;
и я ее осмотрел: вижу, хоть
и в летах особа, однако важных изъянов нет. Глаз у ней правый вытек — педагогический случай с одним"гостем"вышел — так ведь для меня не глаза нужны! Пришел я домой
и думаю: не чаял, не гадал, а какой, можно сказать, оборот!
— То-то вот
и есть, что в то время умеючи радовались: порадуются благородным манером —
и перестанут! А ведь мы как радуемся!
и день
и ночь!
и день
и ночь!
и дома
и в гостях,
и в трактирах,
и словесно
и печатно!
только и слов: слава богу! дожили! Ну,
и нагнали своими радостями страху на
весь квартал!
— То была цена, а теперь — другая. В то время охотников мало было, а теперь ими хоть пруд пруди.
И все охотники холостые, беспрепятственные.
Только нам непременно хочется, чтоб двоеженство было. На роман похожее.
— Подлог, однако ж, дело нелишнее: как-никак, а без фальшивых векселей нам на нашей новой стезе не обойтись! Но жид… Это такая мысль! такая мысль!
И знаете ли что: мы выберем жида белого, крупного, жирного; такого жида, у которого вместо требухи —
все ассигнации!
только одни ассигнации!
Словом сказать,
и на исторической почве Прудентов оказался неуязвимым.
И что
всего досаднее: не
только Иван Тимофеич явно склонился на сторону дельца-письмоводителя, но
и Молодкин самодовольно
и глупо хихикал, радуясь нашему поражению.
— Правду, сударь, потому
все в мире волшебство от начальства происходит. А начальство, доложу вам, это такой предмет: сегодня он даст, а завтра опять обратно возьмет. Получать-то приятно, а отдавать-то уж
и горьконько. Поэтому я так думаю: тот
только человек счастливым почесться может, который на пути своем совсем начальства избежать изловчится.
—
Вся наша жизнь есть наука, сударь, с тою лишь разницей, что обыкновенные, настоящие науки проникать учат, а жизнь, напротив того, устраняться от проникновения внушает.
И только тогда, когда человек вот эту, жизненную-то, науку себе усвоит,
только тогда он
и может с некоторою уверенностью воскликнуть: да, быть может,
и мне господь бог пошлет собственною смертью умереть!
— Очень даже легко-с. Стоит
только с поварами знакомство свесть —
и мясо,
и дичь,
все будет. Вообще, коли кто с умом живет, тот
и в Петербурге может на свои средства обернуться.
— Итак, определение найдено. Теперь необходимо
только таким образом этот вход обставить, чтобы никто ничего ненатурального в нем не мог найти.
И знаете ли, об чем я мечтаю? нельзя ли нам, друзья, так наше дело устроить, чтобы обывателю даже приятно было? Чтобы он, так сказать,
всем сердцем? чтобы для него это посещение…
— Да почесть что одним засвидетельствованием рук
и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь на улицу — куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении
только сколка льду на улицах да бунты остались, прочее же
все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить
и на родину вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
В ожидании Ивана Тимофеича мы уселись за чай
и принялись благопотребно сквернословить. Что лучше: снисходительность ли, но без послабления, или же строгость, сопряженная с невзиранием? — вот вопрос, который в то время волновал
все умы
и который, естественно, послужил темою
и для нас. Прудентов был на стороне снисходительности
и доказывал, что
только та внутренняя политика преуспевает, которая умеет привлекать к себе сердца.
Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич
и старался оживить его, объявив, что"так нынче ягода дешева, так дешева — кому
и вредно,
и те едят! а вот грибов совсем не видать!". Но
только что было меняло начал в ответ:"грибки, да ежели в сметанке", как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что
всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав...
Слово за слово,
и житье-бытье зулусов открылось перед нами как на ладони.
И финансы,
и полиция,
и юстиция,
и пути сообщения,
и народное просвещение —
все у них есть в изобилии, но
только все не настоящее, а лучше, чем настоящее. Оставалось, стало быть, разрешить вопрос: каким же образом страна, столь благоустроенная
и цветущая,
и притом имея такого полководца, как Редедя, так легко поддалась горсти англичан? Но
и на этот вопрос Редедя ответил вполне удовлетворительно.
И что
всего удивительнее — передавая мне о своем решении, он не
только не смутился, но даже смотрел на меня с большим достоинством, нежели обыкновенно.
Я не стану описывать дальнейшие перипетии торжества; скажу
только, что
все произошло в порядке,
и балик в кухмистерской Завитаева прошел так весело, что танцы кончились
только к утру.
А Фаинушка не
только не сердилась, но весело
и добродушно хохотала, видя, что
все ее усилия сорвать его с места остаются напрасными.
А я должен
весь процесс мучительного оподления проделать с начала
и по порядку; я должен на всякий свой шаг представить доказательство
и оправдательный документ,
и все это для того, чтобы получить в результате даже не усыновление, а
только снисходительно брошенное разрешение: живи!
Помнится, Очищенный как-то обмолвился, сказав, что мы
всю жизнь между трагедий ходим
и только потому не замечаем этого, что трагедии наши чересчур уж коротенькие
и внезапные.
И все это
только для того, чтоб в квартале об вас сказали:"Какой же это опасный человек! это самый обыкновенный шалопай!"Ну, сообразно ли это с чем-нибудь?
Говорил, что никакого особливого оказательства с моей стороны не потребуется, что
все ограничивается одними научными наблюдениями по части основ
и краеугольных камней,
и только изредка проверкою паспортов… ха-ха!
Он волновался
и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно,
только он не понимал, что именно. Оттого он
и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли,
и так как для них, действительно, было
все ясно, то он думал, что
и ему, если он будет одно
и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает,
и я ничего не понимаю, то решился, как говорится,"положить мне в рот".
Но, когда это было выполнено
и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись.
Все мы уезжаем — кто же будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что
только один Балалайкин
и может в таком деле получить успех. Но счастие
и тут благоприятствовало нам, потому что в ту самую минуту, когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор
и по черной лестнице опять очутился между нами.
И тем не менее купец Вздошников не
только Корчеву, но
и весь Корчевской уезд у себя в плену держит.
Нет, он
только будет выкрикивать бессмысленное слово
и под его защитою станет сваливать в одну кучу
все разнообразие аспирации человеческой мысли.
Видеть шалопайство вторгающимся во
все жизненные отношения, нюхающим, чем; пахнет в человеческой душе, читающим по складам в человеческом сердце,
и чувствовать, что наболевшее слово негодования не
только не жжет ничьих сердец, а, напротив, бессильно замирает на языке, — разве может существовать более тяжелое, более удручающее зрелище?
Допустим, что
все это
только чудится
и что на самом деле ничто необыкновенное не угрожает, но ведь
и миражи могут измучить, ежели вплотную налягут.
Сейчас побежал в присутственное место. Стал посредине комнаты
и хочет вред сделать.
Только хотеть-то хочет, а какой именно вред
и как к нему приступить — не понимает. Таращит глазами, губами шевелит — больше ничего. Однако так он одним своим нерассудительным видом
всех испугал, что разом
все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, расколол его
и убежал.
Прибежал в поле. Видит — люди пашут, боронят, косят, гребут. Знает, сколь необходимо сих людей в рудники заточить, — а каким манером — не понимает. Вытаращил глаза, отнял у одного пахаря косулю
и разбил вдребезги, но
только что бросился к другому пахарю, чтоб борону разнести, как
все испугались,
и в одну минуту поле опустело. Тогда он разметал
только что сметанный стог сена
и убежал.
Наконец устал звонить, сбежал вниз, опять вынул коробку со спичками, зажег их
все разом,
и только было ринулся в толпу, как
все мгновенно брызнули в разные стороны,
и он остался один.
Сидит неделю, сидит другую; вреда не делает, а
только не понимает.
И обыватели тоже не понимают. Тут-то бы им
и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались. Да нельзя было
и не испугаться. До тех пор
все вред был,
и все от него пользы с часу на час ждали; но
только что было польза наклевываться стала, как вдруг
все кругом стихло: ни вреда, ни пользы.
И чего от этой тишины ждать — неизвестно. Ну,
и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят
и ждут.
Но, сколько он ни ждал, никто не пришел. По-видимому,
все уже у него начеку:
и поля заскорбли,
и реки обмелели,
и стада сибирская язва посекла,
и письмена пропали, — еще одно усилие,
и каторга готова!
Только вопрос: с кем же он устроит ее, эту каторгу? Куда он ни посмотрит — везде пусто;
только"мерзавцы", словно комары на солнышке, стадами играют. Так ведь с ними с одними
и каторгу устроить нельзя. Потому что
и для каторги не ябедник праздный нужен, а коренной обыватель, работяга, смирный.
Лягушка (
вся покрываясь рубиновыми пятнами, прерывисто). Икра-то… икра… нет, икра не дешевле стала… не дешевле, не дешевле! А
все оттого, что вот вы… да вот они (хочет вцепиться в меньшую братию)… кабы вот вас, да вот их… (Задыхается
и некоторое время
только открывает рот. Дамы в восторге машут ей платками.)
Только сижу я однажды вечером на страже
и по привычке во
всю глотку квакаю: разрушены! подорваны! потрясены!
А я смотрю ей в глаза, словно околдованная,
и все думаю: прыгну да прыгну! — как
только бог спас!
Лягушка.
Только шумели они, шумели — слышу, еще кто-то пришел. А это карась. Спасайтесь, кричит, господа! сейчас вас ловить будут! мне исправникова кухарка сказала, что
и невода уж готовы! Ну,
только что он это успел выговорить —
все пискари так
и брызнули!
И об Хворове позабыли… бегут! Я было за ними — куда тебе! Ну, да ладно, думаю, не далеко уйдете: щука-то — вот она! Потом уж я слышала…
Правда, что в то время еще не народилось ни Колупаевых, ни Разуваевых,
и князь не знал, что для извлечения мужицких соков не нужно особенно злостных ухищрений, а следует
только утром разостлать тенета
и уйти к своему делу, а вечером эти тенета опять собрать
и все запутавшееся в них, связав в узел, бросить в амбар для хранения вместе с прочими такими же узлами.
Листья еще крепко держатся на ветках деревьев
и только чуть-чуть начинают буреть; георгины, штокрозы, резеда, душистый горошек —
все это слегка побледнело под влиянием утренников, но еще в полном цвету;
и везде жужжат мириады пчел, которые, как чиновники перед реформой, спешат добрать последние взятки.
Куда спешить? — мы
и сами, признаться, не отдавали себе отчета. Предприняв подвиг самосохранения
и не имея при этом иного руководителя, кроме испуга, мы очень скоро очутились в таком водовороте шкурных демонстраций, что
и сами перестали понимать, где мы находимся. Мы инстинктивно говорили себе
только одно: спасаться надо! спешить!
И без оглядки куда-то погружались
и все никак не могли нащупать дна… А между тем дно было уже почти под ногами, сплошь вымощенное статьями уголовного кодекса…