Неточные совпадения
Вся моя молодость, вся жизнь исчерпывается этим словом, и вот выискивается же
человек, который приходит к заключению, что мне и за всем
тем необходимо умерить свой пыл!
Когда
человек решился годить,
то все для него интересно; способность к наблюдению изощряется почти до ясновидения, а мысли — приходят во множестве.
Но план наш уж был составлен заранее. Мы обязывались провести время хотя бесполезно, но в
то же время, по возможности, серьезно. Мы понимали, что всякая примесь легкомыслия должна произвести игривость ума и что только серьезное переливание из пустого в порожнее может вполне укрепить
человека на такой серьезный подвиг, как непременное намерение „годить“. Поэтому хотя и не без насильства над самими собой, но мы оторвали глаза от соблазнительного зрелища и направили стопы по направлению к адмиралтейству.
С
тех пор мы совсем утеряли из вида семейство Молчалиных и, взамен
того, с каждым днем все больше и больше прилеплялись к сыщику, который льстил нам, уверяя, что в настоящее время, в видах политического равновесия, именно только такие
люди и требуются, которые умели бы глазами хлопать и губами жевать.
Вообще этот
человек был для нас большим ресурсом. Он был не только единственным звеном, связывавшим нас с миром живых, но к порукой, что мы можем без страха глядеть в глаза будущему, до
тех пор, покуда наша жизнь будет протекать у него на глазах.
Но даже подобные выходки как-то уж не поражали нас. Конечно, инстинкт все еще подсказывал, что за такие речи следовало бы по-настоящему его поколотить (благо за это я ответственности не полагается), но внутреннего жара уж не было.
Того «внутреннего жара», который заставляет
человека простирать длани и сокрушать ближнему челюсти во имя дорогих убеждений.
Но ежели я таким образом думаю, когда чувствую себя действительно виноватым,
то понятно, как должна была претить мне всякая запутанность теперь, когда я сознавал себя вполне чистым и перед богом, и перед
людьми.
— И все-таки. И чины получать, и даже о сочувствии заявлять — все можно, да с оговорочкой, любезный друг, с оговорочкой! Умные-то
люди как поступают? Сочувствовать, мол, сочувствуем, но при сем присовокупляем, что ежели приказано будет образ мыслей по сему предмету изменить,
то мы и от этого, не отказываемся! Вот как настоящие умные
люди изъясняются,
те, которые и за сочувствие, и за несочувствие — всегда получать чины готовы!
— Право, иной раз думаешь-думаешь: ну, чего? И
то переберешь, и другое припомнишь — все у нас есть! Ну, вы — умные
люди! сами теперь по себе знаете! Жили вы прежде… что говорить, нехорошо жили! буйно! Одно слово — мерзко жили! Ну, и вам, разумеется, не потакали, потому что кто же за нехорошую жизнь похвалит! А теперь вот исправились, живете смирно, мило, благородно, — спрошу вас, потревожил ли вас кто-нибудь? А? что? так ли я говорю?
— Да, да, да, — продолжал он суетливо, — давно уж это дело у меня на душе, давно сбираюсь… Еще в
то время, когда вы предосудительными делами занимались, еще тогда… Давно уж я подходящего
человека для этого дела подыскиваю!
Он оглянул меня с головы до ног, как бы желая удостовериться, действительно ли я
тот самый «подходящий
человек», об котором он мечтал.
И
тот сказал бы себе: вот
человек, в котором благонамеренность уже достигла
тех пределов, за которыми дальнейшие испытания становятся в высшей степени рискованными.
Да, это был он,
то есть избавитель,
то есть «подходящий
человек», по поводу которого возможен был только один вопрос: сойдутся ли в цене?
То есть, говоря другими словами, это был адвокат Балалайкин.
Мне показалось, что где-то, когда-то я видал этого
человека, и, чем более я всматривался в него,
тем больше росла во мне уверенность, что видел я его именно в этом самом доме.
— По моему воспитанию, мне не только двух рюмок и одной селянки, а двадцати рюмок и десяти селянок — и
того недостаточно. Ах, молодой
человек! молодой
человек! как вы, однако, опрометчивы в ваших суждениях! — говорил между
тем благородный отец, строго и наставительно покачивая головой в мою сторону, — и как это вы, милостивый государь, получивши такое образование…
— Благодарю вас, достойный молодой
человек! благодарю
тем больше, что, имея право за эти деньги поступить со мною по таксе, вы великодушно не воспользовались этим правом!
— Прекрасно-с, будем иметь в виду. Однако, признаюсь вам, и без
того отбою мне от этих невест нет. Каждое утро весь Фонарный переулок так и ломится в дверь. Даже молодые
люди приходят — право! звонок за звонком.
Он и"тогда"именно так играл, очевидно, желая показать"гостям", что хотя он тапер, но в
то же время и благородный
человек.
Это было самое счастливое время моей жизни, потому что у Мальхен оказалось накопленных сто рублей, да, кроме
того, Дарья Семеновна подарила ей две серебряные ложки. Нашлись и другие добрые
люди: некоторые из гостей — а в этом числе и вы, господин Глумов! — сложились и купили мне готовую пару платья. Мы не роскошествовали, но жили в таком согласии, что через месяц после свадьбы у нас родилась дочь.
С
тех пор"молодой
человек"неотлучно разделяет наше супружеское счастие. Он проводит время в праздности и обнаруживает склонность к галантерейным вещам. Покуда он сидит дома, Матрена Ивановна обходится со мной хорошо и снисходит к закладчикам. Но по временам он пропадает недели на две и на три и непременно уносит при этом енотовую шубу. Тогда Матрена Ивановна выгоняет меня на розыски и не впускает в квартиру до
тех пор, пока"молодого
человека"не приведут из участка… конечно, без шубы.
Нет, истинно благонамеренный
человек глазами хлопает — это само по себе, а вместе с
тем и некоторые деятельные черты проявляет…
Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в"комиссии", которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так как мы были
люди свои,
то не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.
Напротив
того, теперь, благодаря нашему просвещенному содействию,
тот же охочий
человек совершит
то же самое, но при этом скажет: по слухам, в этой квартире скрывается злая и порочная воля — извольте представить ключи!
— И когда, при отпевании, отец протопоп сказал:"Вот
человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оного стыду, не совершил",
то весь народ, все, кто тут были, все так и залились слезами!
— Правду, сударь, потому все в мире волшебство от начальства происходит. А начальство, доложу вам, это такой предмет: сегодня он даст, а завтра опять обратно возьмет. Получать-то приятно, а отдавать-то уж и горьконько. Поэтому я так думаю:
тот только
человек счастливым почесться может, который на пути своем совсем начальства избежать изловчится.
— Вся наша жизнь есть наука, сударь, с
тою лишь разницей, что обыкновенные, настоящие науки проникать учат, а жизнь, напротив
того, устраняться от проникновения внушает. И только тогда, когда
человек вот эту, жизненную-то, науку себе усвоит, только тогда он и может с некоторою уверенностью воскликнуть: да, быть может, и мне господь бог пошлет собственною смертью умереть!
— Или вот хоть бы про запой, — продолжал он, — вы думаете, отчего он бывает? Конечно, и тут неглижеровка ролю играет, однако ж который
человек"не понимает" —
тот не запьет.
Не чета нам
люди бывают, да и
те ежели по сторонам засматриваются, так в канаву попадают.
— Было раз — это точно. Спас я однажды барышню, из огня вытащил, только, должно быть, не остерегся при этом. Прихожу это на другой день к ним в дом, приказываю доложить, что, мол,
тот самый
человек явился, — и что же-с! оне мне с лрислугой десять рублей выслали.
Тем мой роман и кончился.
Это было высказано с такою неподдельной покорностью перед совершившимся фактом, что когда Глумов высказал догадку, что, кажется, древние печенеги обитали на низовьях Днепра и Дона,
то Редедя только рукой махнул, как бы говоря: обитали!! мало ли кто обитал! Сегодня ты обитаешь, а завтра — где ты,
человек!
Вообще, это были
люди очень несчастные, потому что газеты каждодневно называли их"хищниками", несмотря на
то, что Перекусихин 1-й полностью возвратил похищенное, а Перекусихин 2-й даже совершенно ничего не получил.
А так как замечания свои он, сверх
того, скрашивал рассказами из жизни достопримечательных русских
людей,
то закусывание получало разумно-исторический характер, и не прошло десяти минут, как уже мы отлично знали всю русскую историю осьмнадцатого столетия, а благодаря новым закусочным подкреплениям — надеялись узнать, что происходило и дальше.
Поэтому
люди, даже искренно расположенные к Редеде, когда узнали о полученном им от Араби-паши приглашении, и
те сомнительно покачивали головами, не ожидая в будущем ни побед, ни одолений.
— Вижу я, — повествовал он, — что на Литейной неладное что-то затевается; сидят молодые
люди в квартире — ни сами никуда, ни к себе никого… какая есть
тому причина?
И все это только для
того, чтоб в квартале об вас сказали:"Какой же это опасный
человек! это самый обыкновенный шалопай!"Ну, сообразно ли это с чем-нибудь?
Сверх
того, мы решились взять с собой благонадежного
человека, который в пути должен был вести журнал всем нашим действиям, разговорам и помышлениям.
"Разговоры происходили, по преимуществу, о пользе просвещения, а также о
том, кто истинно счастливый
человек.
Народу на палубе было не больше двадцати
человек, да и
те молчаливо ютились под тентом, раздирая руками вяленую воблу.
Это было до
того необыкновенно — эти
люди, живущие исключительно для покупки патентов — что Фаинушка слушала-слушала и расхохоталась: ах, как весело! Но тотчас же притихла, как только увидела, что Глумов бросил на нее молниеносный взгляд.
Как-то разом все сознали себя невиноватыми, а известное дело, что ежели
человек не виноват,
то ты хоть его режь, хоть жги — он все-таки будет не виноват.
Таков неумолимый закон судеб! Как часто
человек, в пылу непредусмотрительной гордыни, сулит содрать шкуру со всего живущего — и вдруг — открывается трап, и он сам проваливается в преисподнюю… Из ликующего делается стенящим, — а
те, которые вчера ожидали содрания кожи, внезапно расправляют крылья и начинают дразниться: что, взял? гриб съел! Ах, господа, господа! а что, ежели…
Дальнейший разговор был невозможен. Даже Глумов, от природы одаренный ненасытным любопытством, — и
тот понял, что продолжать ворошить этого
человека, в угоду вояжерской любознательности, неуместно и бессовестно. Как вдруг Очищенный, неведомо с чего, всполошился.
И до
того обрадовались, что прослезились и бросились"ручку"ловить. Как будто у этих
людей накануне доеден был последний каравай хлеба, и, не спустись я к ним, словно с облаков, назавтра же им угрожала неминучая смерть.
Не было в этом доме окна, из которого я несчетное число раз не вопрошал бы пространство, в смутном ожидании волшебства; не было в этом саду куста, который не подглядел бы потаенного процесса, совершавшегося в юноше,
того творческого процесса, в котором, как солнечный луч в утренних сумерках, брезжится будущий"
человек".
Ежели оно серьезно представляло собой принцип собирания статистики,
то не могло же оно не понимать, что
людям, которые посещают квартальные балы, играют в карты с квартальными дипломатами, сочиняют уставы о благопристойном поведении и основывают университеты с целью распространения митирогнозии; следует предоставить полный простор, а не следить за каждым их шагом и
тем менее пугать.
Средний
человек до болезненности чувствителен к
тем благам, совокупность которых составляет жизненный комфорт.
Мелкая сошка —
та сама руки протянет: вяжите, батюшки, мы
люди привышные!
А средний
человек —
тот галдеть будет.
Тоска овладела нами,
та тупая, щемящая тоска, которая нападает на
человека в предчувствии загадочной и ничем не мотивированной угрозы.
Сумерки уже наступили, и приближение ночи пугало нас. Очищенному и"нашему собственному корреспонденту", когда они бывали возбуждены, по ночам являлись черти; прочим хотя черти не являлись, но тоже казалось, что
человека легче можно сцапать в спящем положении, нежели в бодрственном. Поэтому мы решились бодрствовать как можно дольше, и когда я предложил, чтоб скоротать время, устроить"литературный вечер",
то все с радостью ухватились за эту мысль.