Неточные совпадения
— Теперь — о прошлом и речи нет! все забыто! Пардон —
общий (говоря это, Иван Тимофеич даже руки простер наподобие того как делывал когда-то в «Ernani» Грациани, произнося знаменитое «perdono tutti!» [прощаю всех!])! Теперь вы все равно что вновь родились — вот какой на вас теперь взгляд! А впрочем, заболтался я с вами, друзья! Прощайте, и
будьте без сумненья! Коли я сказал: пардон! значит, можете смело надеяться!
Он напомнил мне некоего Жорженьку (ныне статский советник и кавалер), который в
былое время хотя и не участвовал в
общих увеселениях, происходивших в этой зале, но всегда в определенный час появлялся из внутренних апартаментов и, запыхавшись, с застенчивою торопливостью перебегал через залу, причем воспитанницы кричали ему: Жорженька!
К сожалению, наша газета, не
будучи изъята из ведомства
общей цензуры, в то же время, по специальности, находится в ведении комитета ассенизации столичного города С.-Петербурга.
— Господа! заключимте четверной союз! — в восторге отозвался и я, едва
поспевая следить за
общим потоком великодушных порывов.
— Имея в виду эту цель, — формулировал
общую мысль Глумов, — я прежде всего полагал бы: статью четвертую"
Общих начал"изложить в несколько измененном виде, приблизительно так:"Внешняя благопристойность выражается в действиях и телодвижениях обывателя; внутренняя — созидает себе храм в сердце его, где, наряду с нею, свивает себе гнездо и внутренняя неблагопристойность, то
есть злая и порочная человеческая воля.
За обедом все гости оживились, и это
было в особенности лестно для нас с Глумовым, потому что преимущественно мы
были предметом
общих разговоров и похвал. Иван Тимофеич соловьем разливался, рассказывая подробности нашего чудесного обращения на стезю благонамеренности.
Не успели мы умыться и напиться чаю, как «наш собственный корреспондент» принес на
общее одобрение тетрадку, на заглавном листе которой
было изображено...
Наконец, однако ж, выбились из сил. По-видимому,
был уж час пятый утра, потому что начинал брезжить свет, и на
общем фоне серых сумерек стали понемногу выступать силуэты. Перед нами расстилался пруд, за которым темнела какая-то масса.
Чуть-чуть
было я не разнежился; но
общее положение после ночных приключений
было таково, что подавляло всякий порыв чувствительности.
Он уныло окинул дамский цветник, как бы заранее испрашивая прощения за кровожадность, с которою он
будет требовать смерти для подсудимого пискаря и
общих оздоровительных мер для всего общества.
Разумеется, Иван Иваныч ничего подобного не рассказал (он так глубоко затаил свое горе, что даже Семену Иванычу не мстил, хотя со вчерашнего дня от всей души его ненавидел), но
общая уверенность в неизбежности этого рассказа
была до того сильна, что, когда началось чтение обвинительного акта, все удивленно переглянулись между собой, как бы говоря: помилуйте! да это совсем не то!
Будучи по закону обязаны являться, по первому требованию, в уху, они не только не обратили должного внимания на сделанные им полицейскою властью предостережения, но прямо ослушались ее приглашений, несомненно действуя при этом по обдуманному наперед
общему плану.
Голос из публики. Самое лучшее —
выпить и закусить. (
Общий смех.)
Плескали руками и мы с Глумовым, во-первых, потому, что попробуй-ка в сем разе не поплескать — как раз в изменники попадешь, а во-вторых, и потому, что, в сущности, это
была своего рода беллетристика, а до беллетристики все мы, грешным делом, падки. И Глумов очень чутко выразил
общее настроение, сказав...
Стулья на этот раз усиленно застучали. В зале произошло
общее движение. Дорожный телеграф дал знать, что поезд выехал с соседней станции и через двадцать минут
будет в Бежецке. В то же время в залу ворвалась кучка новых пассажиров. Поднялась обычная дорожная суета. Спешили брать билеты, закусывали,
выпивали. Стыд — скрылся. Мы с Глумовым простились с Редедей и выбежали на платформу. Как вдруг мой слух поразил разговор.
Словом сказать, мы вышли из суда обеленными, при
общем сочувствии собравшейся публики. Мужчины поздравляли нас, дамы плакали и махали платками. Вместе с нами признаны
были невинными и прочие наши товарищи, исключая, впрочем, Редеди и"корреспондента". Первый, за распространение вредных мечтаний в среде ситцевых фабрикантов,
был присужден к заключению в смирительный дом; последний, за написание в Проплеванной фельетона о"негодяе" — к пожизненному трепету.
Гонорара определенного он нам не назначил, но от времени до времени"отваливал", причем всякий раз говорил:"напоминать мне незачем, я сам вашу нужду знаю". В
общем результате, мы
были сыты. И чем больше мы
были сыты, тем больше ярились.
Тут был Проласов, заслуживший // Известность низостью души, // Во всех альбомах притупивший, // St.-Priest, твои карандаши; // В дверях другой диктатор бальный // Стоял картинкою журнальной, // Румян, как вербный херувим, // Затянут, нем и недвижим, // И путешественник залётный, // Перекрахмаленный нахал, // В гостях улыбку возбуждал // Своей осанкою заботной, // И молча обмененный взор // Ему
был общий приговор.
Неточные совпадения
Дети, которые при рождении оказываются не обещающими
быть твердыми в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые и негодные для работ тоже могут
быть умерщвляемы, но только в таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей, в
общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
На небе
было всего одно облачко, но ветер крепчал и еще более усиливал
общие предчувствия.
Искусственные примеси сверху донизу опутали Глупов, и ежели можно сказать, что в
общей экономии его существования эта искусственность
была небесполезна, то с не меньшею правдой можно утверждать и то, что люди, живущие под гнетом ее,
суть люди не весьма счастливые.
Вообще политическая мечтательность
была в то время в большом ходу, а потому и Бородавкин не избегнул
общих веяний времени.
Началось
общее судбище; всякий припоминал про своего ближнего всякое, даже такое, что тому и во сне не снилось, и так как судоговорение
было краткословное, то в городе только и слышалось: шлеп-шлеп-шлеп!