Неточные совпадения
—
Да, хорошо! однако, брат, и они… на замечании тоже! Как расходились мы, так я заметил: нет-нет
да и стоит, на всякий случай, городовой! И такие пошли тут у них свистки, что я, грешный человек, подумал: а что, ежели «Черная шаль» тут только предлог один!
—
Нет, вот я завтра окорочок велю запечь,
да тепленький-тепленький на стол-то его подадим! Вот и увидим, что ты тогда запоешь!
Мы прежде всего направляли стопы на Круглый рынок и спрашивали,
нет ли каких новостей; оттуда шагали на Мытный двор и почти с гневом восклицали:
да когда же наконец белорыбицу привезут?
—
Нет, рюмку водки и кусок черного хлеба с солью — больше ничего! Признаться, я и сам теперь на себя пеняю, что раньше посмотреть на ваше житье-бытье не собрался… Ну,
да думал: пускай исправляются — над нами не каплет! Чистенько у вас тут, хорошо!
— Хорошо. А начальство между тем беспокоится. Туда-сюда — везде мерзость. Даже тайные советники — и те нынче под сумнением состоят! Ни днем, ни ночью минуты покоя
нет никогда! Сравните теперича, как прежде квартальный жил и как он нынче живет! Прежде только одна у нас и была болячка — пожары!
да и те как-нибудь… А нынче!
— И у меня дно видно. Плохо, брат. Всю жизнь эстетиками занимались
да цветы удовольствия срывали, а теперь, как стряслось черт знает что, — и
нет ничего!
— Que voulez-vous, mon cher! [Что вы хотите, дорогой мой!] Эти ханы…
нет в мире существ неблагодарнее их! Впрочем, он мне еще пару шакалов прислал,
да черта ли в них! Позабавился несколько дней, поездил на них по Невскому,
да и отдал Росту в зоологический сад. Главное дело, завывают как-то — ну, и кучера искусали. И представьте себе, кроме бифштексов, ничего не едят, канальи! И непременно, чтоб из кухмистерской Завитаева — извольте-ка отсюда на Пески три раза в день посылать!
— Порядку, братец,
нет. Мысли хорошие,
да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там все чередом сказано: с одной стороны нельзя не сознаться, с другой — надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида… вот это — хорошо!
—
Да,
нет у нас этого… — продолжал он, — пера у нас вольного
нет! Уж, кажется, на что знакомый предмет — всю жизнь благопристойностью занимался, а пришлось эту самую благопристойность на бумаге изобразить — шабаш!
— Непременно. Нынче уж эта мода прошла: присел,
да и написал.
Нет, нынче на всякую штуку оправдательный документ представь!
— Было время — ужасти как тосковал! Ну, а теперь бог хранит. Постепенно я во всякое время выпить могу, но чтобы так: три недели не пить, а неделю чертить — этого
нет! Живу я смирно, вникать не желаю; что и вижу, так стараюсь не видеть — оттого и скриплю. Помилуйте! при моих обстоятельствах,
да ежели бы еще вникать — разве я был бы жив! А я себя так обшлифовал, что хоть на куски меня режь, мне и горюшка мало!
— Ни гордости, ни притязательности во мне
нет, а от кляуз
да сутяжничества я и подавно убегаю, — продолжал Очищенный, очевидно, поощренный лаской Глумова. — Ежели оскорбление мне нанесут — от вознаграждения не откажусь, а в суд не пойду. Оттого все меня и любят. И у Дарьи Семеновны любили, и у Марцинкевича любили. Даже теперь: приду в квартал — сейчас дежурный помощник табаком потчует!
— Ах, вашество! — сказал он с чувством, — что же такое деньги? Деньги — наживное дело! У вас есть деньги, а ват у меня или у них (он указал на Прудентова и Молодкина) и совсем их
нет!
Да и что за сласть в этих деньгах — только соблазн один!
—
Да как вам сказать… Что боевая сила у нас в исправности — это верно; и оружие есть… средственное, но есть — допустим и это; и даже порох найдется, коли поискать… Но чего
нет, так
нет — это полководцев-с!
нет,
нет и
нет!
— И внутренней политики настоящей
нет, а есть оздоровление корней. Тут и полиция, и юстиция, и народное просвещение — все! Возьмут этак"голубчика"где почувствительнее,
да и не выпускают, покуда всех не оговорит.
Нет ничего капризнее недомыслия, когда оно взбудоражено и вдобавок чувствует, что в его распоряжении находится людское малодушие и людское искательство. Оно не уступит ни пяди, не задумается ни перед силой убеждений, ни перед логикой, а будет все напирать
да напирать. Оно у всех предполагает ответ готовым (начертанным в сердцах) и потому требует его немедленно, сейчас:
да или
нет?……………….
—
Да, и подлог, — повторил он, — потому что требования все повышаются и повышаются, а сообразно с этим должна повышаться и температура вашей готовности… Ну хорошо, допустим. Допустим, что вы выполнили свою программу до конца — разве это результат? Разве вам поверят? Разве не скажут: это в нем шкура заговорила, а настоящей искренности в его поступках все-таки
нет.
— И это я знаю.
Да разве я заключаю? Я рад бы радостью, только вот… Вздошников! И Корчева тоже. Ну, что такое? зачем именно Корчева? Промыслов
нет, торговли
нет, произведений
нет… разве что собор! Так и собор в Кимре лучше! Михал Михалыч! что это такое?
— Ах
нет, я не в том смысле! У нас ведь традиции… мы помним!..
Да, было времечко, было! Собор, старичка… ну, пожалуй, perpetuum mobile… Только вот задерживаться лишнее время… Ведь паспорты у них в исправности, Михал Михалыч? как вы скажете… а?
— Урядники
да урядники…
Да говорите же прямо: оттого, мол, старички, худо живется, что правового порядка
нет… ха-ха!
Начался заправский допрос. Какие песни, сказки;
нет ли слепенького певца… Куда бы он привел нас — не знаю. Быть может, к вопросу о недостаточном вознаграждении труда или к вопросу о накоплении и распределении богатств, а там, полегоньку
да помаленьку, и прямо на край бездны. Но гороховое пальто и на этот раз не оставило нас.
—
Да что же вы спрашиваете? разве можно жить в стране, в которой правового порядка
нет? Личность — не обеспечена завтрашний день — неизвестен… Либералы… ха-ха! — произнесло оно отчетливо и звонко.
Наук
нет — а они хоть сейчас на экзамен готовы; вина не пьют, а питейный доход возрастает
да возрастает; товаров из-за границы не получают, а пошлины на таможнях поступают
да поступают.
— Главное, то обидно, — жаловался Глумов, — что все это негодяй Прудентов налгал. Предложи он в ту пору параграф о разговорах —
да я бы обеими руками подписался под ним! Помилуйте! производить разговоры по программе, утвержденной кварталом,
да, пожалуй, еще при депутате от квартала — ведь это уж такая"благопристойность", допустивши которую и"Уставов"писать
нет надобности. Параграф первый и единственный — только и всего.
— У нас ноне и уголовщина — и та мимо суда прошла. Разве который уж вор с амбицией, так тот суда запросит, а прочиих всех воров у нас сами промежду себя решат. Прибьют, либо искалечат — поди жалуйся! Прокуроры-то наши глаза проглядели, у окошка ждамши, не приведут ли кого, — не ведут,
да и шабаш! Самый наш суд бедный. Все равно как у попов приходы бывают; у одного тысяча душ в приходе,
да все купцы
да богатей, а у другого и ста душ
нет,
да и у тех на десять душ одна корова. У чего тут кормиться попу?
Лягушка (вся покрываясь рубиновыми пятнами, прерывисто). Икра-то… икра…
нет, икра не дешевле стала… не дешевле, не дешевле! А все оттого, что вот вы…
да вот они (хочет вцепиться в меньшую братию)… кабы вот вас,
да вот их… (Задыхается и некоторое время только открывает рот. Дамы в восторге машут ей платками.)
— Представьте себе, вывели на смотр войско, а оно три дня не евши; мундирчики — в лохмотьях, подметки — из картонной бумаги, ружья — кремневые,
да и кремней-то
нет, а вместо них чурки, выкрашенные под кремень.
Финансов там и в заводе
нет; рублей не видать, а водятся полтинники,
да и те смахивают на четвертаки.
Наук
нет — а обыватели все до одного хоть сейчас на экзамен готовы; вина не пьют, а питейный доход возрастает
да возрастает; товаров из-за границы не получают, а пошлины на таможнях поступают
да поступают.