Неточные совпадения
Затем, приступая к пересказу моего прошлого, я считаю нелишним предупредить читателя,
что в настоящем труде он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а
только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но в то же время представляющих и отдельное целое.
Ни единой струи свежего воздуха не доходило до нас, потому
что форточек в доме не водилось, и комнатная атмосфера освежалась
только при помощи топки печей.
Катанье в санях не было в обычае, и
только по воскресеньям нас вывозили в закрытом возке к обедне в церковь, отстоявшую от дома саженях в пятидесяти, но и тут закутывали до того,
что трудно было дышать.
Скажу больше: мы
только по имени были детьми наших родителей, и сердца наши оставались вполне равнодушными ко всему,
что касалось их взаимных отношений.
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром
что в нем
только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура —
что в нем!
—
Что отец!
только слава,
что отец! Вот мне, небось, Малиновца не подумал оставить, а ведь и я
чем не Затрапезный? Вот увидите: отвалит онамне вологодскую деревнюшку в сто душ и скажет: пей, ешь и веселись! И манже, и буар, и сортир — все тут!
— Намеднись Петр Дормидонтов из города приезжал. Заперлись, завещанье писали. Я было у двери подслушать хотел, да
только и успел услышать: «а егоза неповиновение…» В это время слышу: потихоньку кресло отодвигают — я как дам стрекача,
только пятки засверкали! Да
что ж, впрочем, подслушивай не подслушивай, а его — это непременно означает меня! Ушлет она меня к тотемским чудотворцам, как пить даст!
Вообще нужно сказать,
что система шпионства и наушничества была в полном ходу в нашем доме. Наушничала прислуга, в особенности должностная; наушничали дети. И не
только любимчики, но и постылые, желавшие хоть на несколько часов выслужиться.
«Девка» была существо не
только безответное, но и дешевое,
что в значительной степени увеличивало ее безответность.
И мы, дети, были свидетелями этих трагедий и глядели на них не
только без ужаса, но совершенно равнодушными глазами. Кажется, и мы не прочь были думать,
что с «подлянками» иначе нельзя…
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками —
только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Так
что ежели, например, староста докладывал,
что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там
что будет, а коли,
чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?»
Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали,
что он живет на чердаке.
У других хоть муж помога — вон у Александры Федоровны, а у нее
только слава,
что муж!
За
что только Бог забыл меня — ума приложить не могу!
— Не властна я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне не пожаловал, и я бы тебя не ловила. И жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы ты у экономических… Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа,
что хотят, то и делают! А я, мой друг, не властна! я себя помню и знаю,
что я тоже слуга! И ты слуга, и я слуга,
только ты неверный слуга, а я — верная!
—
Что так, красавицы! Всего-навсе
только десять часов по лесу бродили, а какую пропасть принесли?
Сверх того, она знает,
что он из немногих, которые сознают себя воистину крепостными, не
только за страх, но и за совесть.
Становилось жутко в этих замолчавших комнатах, потому
что безмолвие распространилось не
только на детские помещения, но и на весь дом.
Только арифметика давалась плохо, потому
что тут я сам себе помочь не мог, а отец Василий по части дробей тоже был не особенно силен.
Матушка видела мою ретивость и радовалась. В голове ее зрела коварная мысль,
что я и без посторонней помощи, руководствуясь
только программой, сумею приготовить себя, года в два, к одному из средних классов пансиона. И мысль,
что я одиниз всех детей почти ничего не буду стоить подготовкою, даже сделала ее нежною.
Я понимаю,
что религиозность самая горячая может быть доступна не
только начетчикам и богословам, но и людям, не имеющим ясного понятия о значении слова «религия».
Я понимаю,
что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин имеет полное право называть себя религиозным, несмотря на то,
что приносит в храм, вместо формулированной молитвы,
только измученное сердце, слезы и переполненную вздохами грудь.
Один
только прием был для меня вполне ощутителен, а именно тот,
что отныне знания усвоивались мною не столько при помощи толкований и объяснений, сколько при помощи побоев и телесных истязаний.
Нет, я верил и теперь верю в их живоносную силу; я всегда был убежден и теперь не потерял убеждения,
что только с их помощью человеческая жизнь может получить правильные и прочные устои.
Разница заключается
только в том,
что, создавая идеалы будущего, просветленная мысль отсекает все злые и темные стороны, под игом которых изнывало и изнывает человечество».
Злополучие так цепко хватается за все живущее,
что только очень редкие индивидуумы ускользают от него, но и они, в большинстве случаев, пользуются незавидной репутацией простодушных людей.
Мучительно жить в такие эпохи, но у людей, уже вступивших на арену зрелой деятельности, есть, по крайней мере, то преимущество,
что они сохраняют за собой право бороться и погибать. Это право избавит их от душевной пустоты и наполнит их сердца сознанием выполненного долга — долга не
только перед самим собой, но и перед человечеством.
Гораздо более злостными оказываются последствия, которые влечет за собой «система». В этом случае детская жизнь подтачивается в самом корне, подтачивается безвозвратно и неисправимо, потому
что на помощь системе являются мастера своего дела — педагоги, которые служат ей не
только за страх, но и за совесть.
В согласность ее требованиям, они ломают природу ребенка, погружают его душу в мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому
только,
что у них есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь же действительною.
Спрашивается:
что могут дети противопоставить этим попыткам искалечить их жизнь? Увы! подавленные игом фатализма, они не
только не дают никакого отпора, но сами идут навстречу своему злополучию и безропотно принимают удары, сыплющиеся на них со всех сторон. Бедные, злосчастные дети!
Последняя угадала,
что это
только первые уколы, за которыми последуют и другие.
— Может, другой кто белены объелся, — спокойно ответила матушка Ольге Порфирьевне, —
только я знаю,
что я здесь хозяйка, а не нахлебница. У вас есть «Уголок», в котором вы и можете хозяйничать. Я у вас не гащивала и куска вашего не едала, а вы, по моей милости, здесь круглый год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь жить у брата, то живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я не забуду…
— Пускай живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут зиму зимовать, — ответила матушка. —
Только чур, ни в какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было.
Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
С утра до вечера они сидели одни в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась
только тем,
что бегала взад и вперед по длинной комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
Действительно, нас ожидало нечто не совсем обыкновенное. Двор был пустынен; решетчатые ворота заперты; за тыном не слышалось ни звука. Солнце палило так,
что даже собака, привязанная у амбара, не залаяла, услышав нас, а
только лениво повернула морду в нашу сторону.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю, в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому
что скот был в стаде, а дворовые на барщине.
Только вдали, за службами, бежал по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
Это говорил Алемпиев собеседник. При этих словах во мне совершилось нечто постыдное. Я мгновенно забыл о девочке и с поднятыми кулаками, с словами: «Молчать, подлый холуй!» — бросился к старику. Я не помню, чтобы со мной случался когда-либо такой припадок гнева и чтобы он выражался в таких формах, но очевидно,
что крепостная практика уже свила во мне прочное гнездо и ожидала
только случая, чтобы всплыть наружу.
Я не помню, как прошел обед; помню
только,
что кушанья были сытные и изготовленные из свежей провизии. Так как Савельцевы жили всеми оброшенные и никогда не ждали гостей, то у них не хранилось на погребе парадных блюд, захватанных лакейскими пальцами, и обед всякий день готовился незатейливый, но свежий.
А, впрочем,
что мне тебя учить, ученого учить —
только портить.
С одной стороны, она сознавала зыбкость своих надежд; с другой, воображение так живо рисовало картины пыток и истязаний, которые она обещала себе осуществить над мужем, как
только случай развяжет ей руки,
что она забывала ужасную действительность и всем существом своим переносилась в вожделенное будущее.
В таком положении стояло дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал сыну денег, а под конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки. Сыну, собственно говоря, не было особенной нужды в этой помощи, потому
что ротное хозяйство не
только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
Дворовые продолжали молчать. Улита, понимая,
что это
только прелюдия и
что, в сущности, дальнейшее развитие надвигающейся трагедии, беспощадное и неумолимое, всецело обрушится на нее, пошатывалась на месте, словно обезумевшая.
Там он узнал,
что бежавшие дворовые уже предупредили его и донесли. Исправник принял его, однако же, радушно и
только полушутя прибавил...
Сравнительно в усадьбе Савельцевых установилась тишина. И дворовые и крестьяне прислушивались к слухам о фазисах, через которые проходило Улитино дело, но прислушивались безмолвно, терпели и не жаловались на новые притеснения. Вероятно, они понимали,
что ежели будут мозолить начальству глаза, то этим
только заслужат репутацию беспокойных и дадут повод для оправдания подобных неистовств.
—
Что смотришь! скажись мертвым —
только и всего! — повторила она. — Ублаготворим полицейских, устроим с пустым гробом похороны — вот и будешь потихоньку жить да поживать у себя в Щучьей-Заводи. А я здесь хозяйничать буду.
Не приказывала, не горячилась, а
только «рекомендовала», никого не звала презрительными уменьшительными именами (Агашу, несмотря на то,
что она была из Малиновца, так и называла Агашей, да еще прибавляла: «милая») и совсем забывала,
что на свете существует ручная расправа.
Быть может, когда-нибудь в нем были устроены клумбы с цветами, о
чем свидетельствовали земляные горбы, рассеянные по местам, но на моей памяти в нем росла
только трава, и матушка не считала нужным восстановлять прежние затеи.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало,
что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как
только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже, в особенности зимой,
что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так как вообще была неприхотлива.
Делили сначала богатые дворы, потом средние и, наконец, бедные, распространяя этот порядок не
только на село, но и на деревни, так
что во всякой деревне у каждого попа были свои прихожане.
Это может показаться странным, но я и теперь еще сознаю,
что крепостное право играло громадную роль в моей жизни и
что,
только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному, сознательному и страстному отрицанию его.