Неточные совпадения
Тем не менее,
так как у меня было много старших сестер и братьев, которые уже учились в то время, когда я ничего не
делал, а только прислушивался и приглядывался, то память моя все-таки сохранила некоторые достаточно яркие впечатления.
— И куда
такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет…
Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
И умру я одна-одинешенька, и похоронят меня… гроба-то, пожалуй, настоящего не
сделают,
так, колоду какую-нибудь…
— Слышишь? Ну, вот, мы
так и
сделаем: нарядим тебя, милой дружок, в колодки, да вечерком по холодку…
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а больше ни о чем. Но Анну Павловну
так и подмывает уйти. Она не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет, надо доклад принять, на завтра распоряжение
сделать. Поэтому она сидит как на иголках и в ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
Одни резвятся смело и искренно, как бы сознавая свое право на резвость; другие — резвятся робко, урывками, как будто возможность резвиться составляет для них нечто вроде милости; третьи, наконец, угрюмо прячутся в сторону и издали наблюдают за играми сверстников,
так что даже когда их случайно заставляютрезвиться, то они
делают это вяло и неумело.
Чаю в этот день до обедни не пьют даже дети, и
так как все приказания отданы еще накануне, то
делать решительно нечего.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не решалась,
так как обычай этот существовал повсеместно, но
сделала в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось в том, что некоторые дворовые семьи держали на барском корму по две и по три коровы и по нескольку овец, и она сразу сократила число первых до одной, а число последних до пары, а лишних, без дальних разговоров, взяла на господский скотный двор.
Он даже попробовал заступиться за них, но, по обыкновению,
сделал это нерешительно и вяло,
так что молодой хозяйке почти не стоило никакого труда устоять на своем.
— Это он, видно, моего «покойничка» видел! — И затем, обращаясь ко мне, прибавила: — А тебе, мой друг, не следовало не в свое дело вмешиваться. В чужой монастырь с своим уставом не ходят. Девчонка провинилась, и я ее наказала. Она моя, и я что хочу, то с ней и
делаю. Так-то.
Встречались, конечно, и другие, которые в этом смысле не клали охулки на руку, но опять-таки они
делали это умненько, с толком (
такой образ действия в старину назывался «благоразумной экономией»), а не без пути, как Савельцев.
В
таком положении стояло дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал сыну денег, а под конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки. Сыну, собственно говоря, не было особенной нужды в этой помощи, потому что ротное хозяйство не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность
делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
— Да, кобылье молоко квашеное
так называется… Я и вас бы научил, как его
делать, да вы, поди, брезговать будете. Скажете: кобылятина! А надо бы вам — видишь, ты испитой какой! И вам есть плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то… еду!
Но Федос,
сделавши экскурсию, засиживался дома, и досада проходила. К тому же и из Белебея бумага пришла, из которой было видно, что Федос есть действительный, заправский Федос, тетеньки Поликсены Порфирьевны сын,
так что и с этой стороны сомнения не было.
В ожидании всенощной мы успели перебывать везде: и в церквушках, где всем мощам поклонились (причем матушка, уходя, клала на тарелку самую мелкую монету и спешила скорее отретироваться), и в просвирной, где накупили просвир и
сделали на исподней корке последних именные заздравные надписи, и на валу (
так назывался бульвар, окружавший монастырскую стену).
Матушка хотела сейчас же закладывать лошадей и ехать дальше, с тем чтобы путь до Москвы
сделать не в две, а в три станции, но было уже
так темно, что Алемпий воспротивился.
В промежутках убьет хлопушкой муху, но
так как рука у него дрожит от старости, то часто он
делает промахи и очень сердится.
За обедом дедушка сидит в кресле возле хозяйки. Матушка сама кладет ему на тарелку лучший кусок и затем выбирает
такой же кусок и откладывает к сторонке,
делая глазами движение, означающее, что этот кусок заповедный и предназначается Настасье. Происходит общий разговор, в котором принимает участие и отец.
Этим исчерпываются мои воспоминания о дедушке. Воспоминания однообразные и малосодержательные, как и сама его жизнь. Но эта малосодержательность, по-видимому, служила ему на пользу, а не во вред. Вместе с исправным физическим питанием и умственной и нравственной невозмутимостью, она способствовала долголетию: дедушка умер, когда ему уже исполнилось девяносто лет. Завещания он, конечно, не
сделал,
так что дядя Григорий Павлыч беспрепятственно овладел его сокровищем.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а
так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку
делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы.
Такого же размера станции делаются и на следующий день,
так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Зато сестру одевали как куколку и приготовляли богатое приданое. Старались
делать последнее
так, чтоб все знали, что в таком-то доме есть богатая невеста. Кроме того, матушка во всеуслышанье объявляла, что за дочерью триста незаложенных душ и надежды в будущем.
— Можно, сударыня,
так сделать: перед свадьбой чтобы они билеты показали. Чтобы без обману, налицо.
— Это
так; можно и другое дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например… Если на свое имя приобрести неудобно, можно иначе
сделать… ну, на имя супруги, что ли…
Вечером, у Сунцовых, матушка, как вошла в зал, уже ищет глазами.
Так и есть, «шематон» стоит у самого входа и,
сделавши матушке глубокий поклон, напоминает сестрице, что первая кадриль обещана ему.
Прорывались в общей массе и молодые люди, но это была уже
такая мелкота, что матушка выражалась о них не иначе как: «саврас», «щелкопер», «гол как сокол» и т. д. В числе прочих и Обрящин не затруднился
сделать предложение сестрице, что матушку даже обидело.
—
Так по-твоему, значит, господа только и
делают, что ругаются да причиняют раны рабам?
— Бог-то как
сделал? — учила она, — шесть дней творил, а на седьмой — опочил.
Так и все должны. Не только люди, а и звери. И волк, сказывают, в воскресенье скотины не режет, а лежит в болоте и отдыхает. Стало быть, ежели кто Господней заповеди не исполняет…
Ежели в дом его взять, заставить помогать Конону,
так смотреть на него противно, да он, пожалуй, еще озорство какое-нибудь
сделает; ежели в помощники к пастуху определить,
так он и там что-нибудь напакостит: либо стадо распустит, либо коров выдаивать будет.
— Позвольте, сударыня! «Здесь стригут и бреют и кровь отворяют», а вы меня с косой посылаете! Разве благородные господа
так делают?
С Иваном поступили еще коварнее. Его разбудили чуть свет, полусонному связали руки и, забивши в колодки ноги, взвалили на телегу. Через неделю отдатчик вернулся и доложил, что рекрута приняли, но не в зачет,
так что никакой материальной выгоды от отдачи на этот раз не получилось. Однако матушка даже выговора отдатчику не
сделала; она и тому была рада, что крепостная правда восторжествовала…
Конон знал твердо, что он природный малиновецкий дворовый. Кроме того, он помнил, что первоначально его обучали портному мастерству, но
так как портной из него вышел плохой, то
сделали лакеем и приставили к буфету. А завтра, или вообще когда вздумается, его приставят стадо пасти — он и пастухом будет. В этом заключалось все его миросозерцание, то сокровенное миросозерцание, которое не формулируется, а само собой залегает в тайниках человеческой души, не освещаемой лучом сознания.
Конон молча ретировался. Ни малейшего чувства не отразилось на застывшем лице его, точно он совершил
такой же обряд, как чищение ножей, метение комнат и проч.
Сделал свое дело — и с плеч долой.
И вдруг навстречу идет Конон и докладывает, что подано кушать. Он
так же бодр, как был в незапамятные времена, и с
такою же регулярностью продолжает
делать свое лакейское дело.
Так-таки в упор и сказал, не посовестился… А она между тем ничего Степану Васильевичу дурного не
сделала. Напротив, даже жалела его, потому что никто в доме, ни матушка, ни гувернантки, его не жалели и все называли балбесом.
— Слышишь! — продолжала волноваться невеста, —
так ты и знай! Лучше добром уезжай отсюда, а уж я что сказала, то
сделаю, не пойду я за тебя! не пойду!
— Слушай-ка ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно тебе не миновать замуж за него выходить,
так вот что ты
сделай: сходи ужо к нему, да и поговори с ним ладком. Каковы у него старики, хорошо ли живут, простят ли тебя, нет ли в доме снох, зятевей. Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка — ничего.
— Грех, Сатирушка,
так говорить: ну, да уж ради долготерпения твоего, Бог тебя простит. Что же ты с собою
делать будешь?
—
Так и
сделайте, как он приказал.
Словом сказать, даже в то льготное время он сумел
так устроиться, что, не выезжая из захолустья, не только проживал свой собственный доход, но и не выходил из долгов,
делать которые был великий искусник.
— И хорошо
делаю, что не рожаю. Дочка-то, пожалуй, вышла бы в тебя — кто бы ее тогда, мопса
такого, замуж взял!
— Видишь, и Корнеич говорит, что можно. Я, брат, человек справедливый: коли
делать дела,
так чтоб было по чести. А второе — вот что. Продаю я тебе лес за пять тысяч, а жене скажем, что за четыре. Три тысячи ты долгу скостишь, тысячу жене отдашь, а тысячу — мне. До зарезу мне деньги нужны.
— Ну-ну, не важность. Вот ты мне тройку подвалила — разве
такие тройки бывают! Десятка с девяткой — ах ты,
сделай милость! Отставь назад.
— Добрый он! добрые-то и все
так… А вот Петрушка… этот как раз… Что тогда
делать? Сбежит Петрушка, сбежит ключница Степанида, сбежит повар… Кто будет кушанье готовить? полы мыть, самовар подавать? Повар-то сбежит, да и поваренка сманит…
Рассчитывает, рассчитывает Арсений Потапыч, даже на пальцах машинально выкладки
делает, но в заключение успевает-таки свести концы с концами.
— Ах, что вы! как же это
так! А впрочем, разве для вас! по крайней мере, вы пунш себе
сделаете, как дома. А нам не нужно: мы от чаю совсем отвыкли!
Так и
сделали. Из полученных за пустошь денег Валентин Осипович отложил несколько сотен на поездку в Москву, а остальные вручил Калерии Степановне, которая с этой минуты водворилась в Веригине, как дома. Обивали мебель, развешивали гардины, чистили старинное бабушкино серебро, прикупали посуду и в то же время готовили для невесты скромное приданое.
Когда-то изба была покрыта тесом, но от времени тес сопрел, и новую крышу
сделали уж соломенную,
так что и с этой стороны жилье перестало отличаться от обыкновенной крестьянской избы. Даже палисадника не существовало; только сбоку был разведен небольшой огород, в котором росли лишь самые необходимые в хозяйстве овощи. При
такой бедности и в то дешевое время существовать было трудно.
— Встанут с утра, да только о том и думают, какую бы родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение
сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата
такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!