Неточные совпадения
— Да
ты смотри, Тимошка, старую баранью ногу все-таки не бросай. Еще найдутся обрезочки, на винегрет пригодятся. А хлебенного (пирожного) ничего
от вчерашнего не осталось?
— Куда, куда, шельмец, пробираешься? — раздается через открытое окно его окрик на мальчишку, который больше, чем положено, приблизился к тыну, защищающему сад
от хищников. — Вот я
тебя! чей
ты? сказывай, чей?
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я
от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток
от них пустой, а во-вторых, он же
тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
— Смотри, после моей смерти братцы, пожалуй, наедут, — говорил он, — услуги предлагать будут, так
ты их
от себя гони!
— Римский сенатор. Он спас римскую республику
от Катилины. Ах, если б вы знали, какая это прелесть, его речь против Катилины! «Quousque tandem, Catilina, abutere patientia nostra!» [До каких же пор, Катилина,
ты будешь злоупотреблять нашим терпением! (лат.)] — продекламировал я восторженно.
— Решил! он решил!.. ах
ты, распостылый! — крикнула матушка, вся дрожа
от волнения, и, закусив губу, подошла близко к Федосу. —
Ты спроси прежде, как дядя с теткой решат… Он решил! Ступай с моих глаз долой, жди в девичьей, пока я надумаю, как с
тобой поступить!
— Скажи, Христа ради, зачем
ты свое место бросил? — добивалась иногда
от него матушка.
—
Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел
от него хамов род. Которые люди
от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые
от Хама, те в пренебрежении. Вот
ты и мотай себе на ус. Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
— Да
ты через кого узнал? сам, что ли,
от него слышал?
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то, что она учила рабов с благодарностью принимать
от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на
тебя точит!
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да не
ты ли, подлая, завсегда проповедуешь:
от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же
ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин не смеет, как ему надобно,
тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам
тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
— Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! подожду еще немножко, посмотрю, что
от нее будет. Да и
ты хорош гусь! чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется да милуется… Пошел с моих глаз… тихоня!
— Который уж месяц я
от вас муку мученскую терплю! Надоело. Живите как знаете. Только ежели дворянка твоя на глаза мне попадется — уж не прогневайся! Прав ли
ты, виноват ли… обоих в Сибирь законопачу!
— Ничего-то
ты не делаешь, как только одурь
тебя не возьмет! — упрекала она бродягу, призывая его
от времени до времени к себе.
— Давно бы
ты так сказал! Все-то вот вы таковы:
от господ скрываетесь, да на них же и ропщете…
— Что в ней! — говорила она, — только слава, что крепостная, а куда
ты ее повернешь! Знает таскает ребят, да кормит, да обмывает их — вот и вся
от нее польза! Плоха та раба, у которой не господское дело, а свои дети на уме!
—
Ты отец: должен знать. А коли
ты от родного сына отказываешься, так вот что: напиши своему Сеньке, что если он через месяц не представит брата Стрелкову, так я ему самому лоб забрею.
— Ищи
ты, а я уж устала искавши. Брошу все, уеду
от вас; живите как знаете.
— На табак ежели, так я давно
тебе говорю: перестань проклятым зельем нос набивать. А если и нужно на табак, так вот
тебе двугривенный — и будет. Это уж я
от себя, вроде как подарок… Нюхай!
— Когда же
ты от добрых делов отказываешься! скоро все пустоша по округе скупишь; столько земли наберешь, что всех помещиков перещеголяешь.
— Пей водку. Сам я не пью, а для пьяниц — держу. И за водку деньги плачу.
Ты от откупщика даром ее получаешь, а я покупаю. Дворянин я — оттого и веду себя благородно. А если бы я приказной строкой был, может быть, и я водку бы жрал да по кабакам бы христарадничал.
— За то ли, за другое ли, а теперь дожидайся
от губернатора бумаги. Уж не об том будут спрашивать, зачем
ты вольный дух распускаешь, а об том, отчего у
тебя в уезде его нет. Да из предводителей-то
тебя за это — по шапке!
— По глазам вижу, что рад. Дашь
ты стречка
от меня!
Дом его наполнится веселым шумом, и он, как и в прежние годы, на практике докажет соседям, что и
от восьмидесяти душ, при громадной семье, можно и
тебе и другим удовольствие доставить.
— Марья Маревна! —
от времени до времени перекликалась через дорогу с Золотухиной, своею соседкой, Слепушкина, — зашла бы
ты ко мне.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая
от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это
от судьи триста; это
от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Купцы. Да уж куда милость твоя ни запроводит его, все будет хорошо, лишь бы, то есть,
от нас подальше. Не побрезгай, отец наш, хлебом и солью: кланяемся
тебе сахарцом и кузовком вина.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же
ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя
от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!