Неточные совпадения
Так
что ежели, например, староста докладывал,
что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там
что будет, а коли,
чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а
ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали,
что он живет на чердаке.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот
что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря.
Ну, горячее готово; на холодное
что?
— Уж если… уж если она…
ну, за самого
что ни на есть нищего ее отдам! С Прошкой связалась,
что ли?
—
Ну,
что, Марья Андреевна, как сегодня у вас Гриша? — спрашивает она, входя в класс.
— Что-то малинкой попахивает! Ну-тко, а ты, Наташка! Подходи, голубушка, подходи!
Докладывают,
что ужин готов. Ужин представляет собой повторение обеда, за исключением пирожного, которое не подается. Анна Павловна зорко следит за каждым блюдом и замечает, сколько уцелело кусков. К великому ее удовольствию, телятины хватит на весь завтрашний день, щец тоже порядочно осталось, но с галантиром придется проститься.
Ну, да ведь и то сказать — третий день галантир да галантир! можно и полоточком полакомиться, покуда не испортились.
— Вот так огород нагородил!
Ну, ничего, и всегда так начинают. Вот она, палочка-то! кажется, мудрено ли ее черкнуть, а выходит,
что привычка да и привычка нужна! Главное, старайся не тискать перо между пальцами, держи руку вольно, да и сам сиди вольнее, не пригибайся.
Ну, ничего, ничего, не конфузься! Бог милостив! ступай, побегай!
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле,
чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком…
Ну, да и молодец же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка,
что хоть ненароком да вспомнила.
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно себя ведет.
Ну, да ведь, мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да и к исправнику… Проявился, мол, бродяга, мужем моим себя называет… Делайте с ним,
что хотите, а он мне не надобен!
Вот землицы там мало, не у
чего людей занять, —
ну, да я бы нашла занятие…
— Вот тебе на! Прошлое,
что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить,
что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник,
что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить —
ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
—
Ну,
что, Алемпий, лошади отдохнули? — спросил я.
—
Ну, ладно. Положим,
что ты наш племянничек, зачем же ты к нам пожаловал? разве мало у тебя родных? Одних теток сколько! Отчего ты к ним не пошел?
—
Ну,
что Федоска? спит? — спрашивала она возвратившуюся девушку.
—
Что ж, можно изредка и покурить, только будь осторожен, мой друг, не зарони!
Ну, ступай покуда, Христос с тобой!
— Какое веселье! Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно.
Ну, да теперь зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает,
что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
—
Ну, помяните мое слово,
что он беглый солдат! — ежеминутно беспокоилась она.
Замечательно,
что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но отец проворно прятал руки за спину и холодно произносил: «
Ну, будь здоров! проходи, проходи!» Заочно он называл его не иначе как «кобылятником», уверял,
что он поганый, потому
что сырое кобылье мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
—
Ну, и пускай беспокоится — это его дело. Не шушукается ли он — вот я о
чем говорю.
— Полтинник! вот как!
Ну, и слава Богу,
что добрые люди не оставляют тебя.
— Ничего, пускай ведьма проснется! а станет разговаривать, мы ей рот зажмем! Во
что же мы играть будем? в лошадки?
Ну, быть так! Только я, братцы, по-дворянски не умею, а по-крестьянски научу вас играть. Вот вам веревки.
— Говорила,
что опоздаем! — пеняла матушка кучеру, но тут же прибавила: —
Ну, да к вечерне не беда если и не попадем. Поди, и монахи-то на валу гуляют, только разве кто по усердию… Напьемся на постоялом чайку, почистимся — к шести часам как раз к всенощной поспеем!
— Ты
что, белены объелся, ускакал! — выговаривала она мне, — я и милостыню раздать не успела…
Ну, да и то сказать, Христос с ними! Не напасешься на них, дармоедов.
— Настька (дедушкина «краля») намеднись сказывала. Ходила она к нему в гости: сидят вдвоем, целуются да милуются. Да, плакали наши денежки! Положим,
что дом-то еще можно оттягать: родительское благословение…
Ну, а капитал… фьюить!
—
Ну, как-нибудь вареньицем до ягод пробьемся! — тужила матушка, — слава Богу,
что хоть огурчиков свеженьких в парнике вывести догадались. И словно меня свыше кто надоумил: прикажи да прикажи садовнику, чтоб огурцы ранние были! Ан и понадобились.
— Лёгко ли дело! А коли десятками покупать — и все три рубля отдашь. Сказывают, в Петербурге лимоны дешевы. У нас икра дешева, а в Петербурге — апельсины, лимоны. А в теплых землях,
ну, и совсем они ни по
чём.
—
Ну, ты не прогадаешь. Ежели с умом жить, можно и на хозяйство и на сады уделить. На хозяйство часть, на сады — часточку. Без
чего нельзя, так нельзя.
— Летом оттого тепло, — поучает дедушка, —
что солнце на небе долго стоит; оно и греет. А зимой встанет оно в девять часов, а к трем, смотри, его уж и поминай как звали.
Ну, и нет от него сугреву.
— И вода хороша, и довольно ее. Сегодня препорция наплывет, а завтра опять такая же препорция. Было время,
что и москворецкой водой хвалились: и мягка и светла. А пошли фабрики да заводы строить —
ну, и смутили.
— Ишь ведь родительское-то сердце! сын на убивство идет, а старичок тихо да кротко: «
Ну,
что ж, убей меня! убей». От сына и муку и поруганье — все принять готов!
— Как бы я не дала! Мне в ту пору пятнадцать лет только
что минуло, и я не понимала,
что и за бумага такая. А не дала бы я бумаги, он бы сказал: «
Ну, и нет тебе ничего! сиди в девках!» И то обещал шестьдесят тысяч, а дал тридцать. Пытал меня Василий Порфирыч с золовушками за это тиранить.
— Тебе «кажется», а она, стало быть, достоверно знает,
что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете, а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус.
Ну, а вы как учитесь? — обращается он к нам.
—
Ну, папенька, он еще молоденек. И взыскать строго нельзя, — оправдывает матушка своего любимца. — Гриша! спой еще… как это… «на пиру»,
что ли… помнишь?
—
Ну, ступайте, ешьте. А вы
что ж? — обращается он к присутствующим, — полакомиться?
— Цирульники, а республики хотят. И
что такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас на станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому ехать.
Ну, слыханное ли дело без начальства жить!
—
Ну,
что за старик! Кабы он… да я бы, кажется, обеими руками перекрестилась! А какая это Соловкина — халда: так вчера и вьется около него,так и юлит. Из кожи для своей горбуши Верки лезет! Всех захапать готова.
— Вот уж нет! Это точно,
что в прошлый раз… виновата, сударыня, промахнулась!..
Ну, а теперь такого-то размолодчика присмотрела… на редкость! И из себя картина, и имение есть… Словом сказать…
—
Ну, это уж
что!.. А вот
что, братец, я хотела спросить. Выгодно это, деньги под залоги давать?
— Это так; можно и другое дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например… Если на свое имя приобрести неудобно, можно иначе сделать…
ну, на имя супруги,
что ли…
— Кабы он на прародительском троне сидел,
ну, тогда точно,
что… А то и я, пожалуй, велю трон у себя в квартире поставить да сяду — стало быть, и я буду король?
— Нет, я не про то… Теперь он вам визит сделал, а потом — и не увидите, как вотрется… Эти «отчаянные» — самый этот народ… И слова у них какие-то особенные… К нам он, конечно, не приедет, но если бы…
Ну, ни за
что!
—
Ну, до свиданья, добрейшая Анна Павловна! А-ревуар. [До свидания (искаж. фр. au revoir).] Извините, ежели что-нибудь чересчур откровенно сказалось… И сама знаю,
что нехорошо, да
что прикажете! никак с собой совладать не могу! Впрочем, вы, как мать, конечно, поймете…
А посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «
Что же, мол, ты не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!»
Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь,
что дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
—
Ну, ты найдешь. Была бы спина, а то будет вина!
что говорить об этом!
—
Ну, хорошо; пусть будет по-твоему: еслипричинит… а дальше
что?
—
Ну,
что уж меня к святым приравнивать!
— Нечего сказать, нещечко взял на себя Павлушка! — негодовала матушка, постепенно забывая кратковременную симпатию, которую она выказала к новой рабе, — сидят с утра до вечера, друг другом любуются; он образа малюет, она чулок вяжет. И чулок-то не барский, а свой! Не знаю,
что от нее дальше будет, а только ежели…
ну уж не знаю! не знаю! не знаю!
— Снеси…
ну, этой!.. щец,
что ли… Да не сказывай,
что я велела, а будто бы от себя…