Неточные совпадения
Как во сне
проходят передо мной и Каролина Карловна, и Генриетта Карловна, и Марья Андреевна, и француженка Даламберша, которая ничему учить
не могла, но пила ерофеич и ездила верхом по-мужски.
С больною душой, с тоскующим сердцем, с неокрепшим организмом, человек всецело погружается в призрачный мир им самим созданных фантасмагорий, а жизнь
проходит мимо,
не прикасаясь к нему ни одной из своих реальных услад.
Да, мне и теперь становится неловко, когда я вспоминаю об этих дележах, тем больше, что разделение на любимых и постылых
не остановилось на рубеже детства, но
прошло впоследствии через всю жизнь и отразилось в очень существенных несправедливостях…
Все притихало: люди
ходили на цыпочках; дети опускали глаза в тарелки; одни гувернантки
не смущались.
Словом сказать, редкий обед
проходил, чтобы несчастный старик чем-нибудь да
не прогневил господ.
— А хочешь, я тебя, балбес, в Суздаль-монастырь
сошлю? да, возьму и
сошлю! И никто меня за это
не осудит, потому что я мать: что хочу, то над детьми и делаю! Сиди там да и жди, пока мать с отцом умрут, да имение свое тебе, шельмецу, предоставят.
Девичий гомон мгновенно стихает; головы наклоняются к работе; иглы проворно мелькают, коклюшки стучат. В дверях показывается заспанная фигура барыни, нечесаной, немытой, в засаленной блузе. Она зевает и крестит рот; иногда так постоит и уйдет, но в иной день заглянет и в работы. В последнем случае редко
проходит, чтобы
не раздалось, для начала дня, двух-трех пощечин. В особенности достается подросткам, которые еще учатся и очень часто портят работу.
Обед, сверх обыкновения,
проходит благополучно. И повару и прислуге как-то удается
не прогневить господ; даже Степан-балбес ускользает от наказания, хотя отсутствие соуса вызывает с его стороны ироническое замечание: «Соус-то нынче, видно, курица украла». Легкомысленное это изречение сопровождается
не наказанием, а сравнительно мягкой угрозой.
А завтра, чуть свет, опять
сходите, и ежели окажутся следы ног, то всё как следует сделайте, чтоб
не было заметно.
Так
проходит летний день в господской усадьбе. Зимой, под влиянием внешних условий, картина видоизменяется, но, в сущности, крепостная страда
не облегчается, а, напротив, даже усиливается. Краски сгущаются, мрак и духота доходят до крайних пределов.
— Меньшой — в монахи ладит.
Не всякому монахом быть лестно, однако ежели кто может вместить, так и там
не без пользы. Коли через академию
пройдет, так либо в профессора, а
не то так в ректоры в семинарию попадет. А бывает, что и в архиереи, яко велбуд сквозь игольное ушко, проскочит.
Таким образом
прошел целый год, в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но
не были ли эти успехи только кажущимися — это еще вопрос. Настоящего руководителя у меня
не было, системы в усвоении знаний — тоже. В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня была программа для поступления в пансион. Матушка дала мне ее, сказав...
Я
не говорю ни о той восторженности, которая переполнила мое сердце, ни о тех совсем новых образах, которые вереницами
проходили перед моим умственным взором, — все это было в порядке вещей, но в то же время играло второстепенную роль.
Поэтому они
ходят чинно, избегая всякого шума, чтобы неосторожным движением
не навлечь на себя гнева пристально следящей за ними гувернантки и
не лишиться послеобеденного гулянья.
Что касается до Марьи Порфирьевны, то она была миловиднее сестры, и, кажется, молодость ее
прошла не столь безмятежно, как сестрина.
Я
не помню, как
прошел обед; помню только, что кушанья были сытные и изготовленные из свежей провизии. Так как Савельцевы жили всеми оброшенные и никогда
не ждали гостей, то у них
не хранилось на погребе парадных блюд, захватанных лакейскими пальцами, и обед всякий день готовился незатейливый, но свежий.
Не посмотрела бы я, что там мужики в синих кафтанах
ходят, а бабы в штофных телогреях… я бы…
Сравнительно в усадьбе Савельцевых установилась тишина. И дворовые и крестьяне прислушивались к слухам о фазисах, через которые
проходило Улитино дело, но прислушивались безмолвно, терпели и
не жаловались на новые притеснения. Вероятно, они понимали, что ежели будут мозолить начальству глаза, то этим только заслужат репутацию беспокойных и дадут повод для оправдания подобных неистовств.
Нередко встречались и взрослые, которые
проходили мимо и
не ломали шапок.
О целомудрии заболотских женщин
ходили неодобрительные слухи, объясняемые, впрочем, постоянным отсутствием мужей и любострастием стариков, тоже проведших молодость среди трактирной сутолоки и потому
не особенно щекотливых в нравственном смысле.
Книг мы с собой
не брали; в контору
ходить я
не решался; конюшни и каретный сарай запирались на замок, и кучер Алемпий, пользуясь полной свободой, либо благодушествовал в трактире, где его даром поили чаем, либо присутствовал в конторе при судбищах.
Но бывало, что матушка садилась за стол недовольная. Очевидно, Могильцев на чем-нибудь
не согласился с нею, или она, с свойственной ей мнительностью, заподозрела его. Тогда обед
проходил молча. Напрасно Могильцев уверял...
— Вот и день
сошел! да еще как сошел-то — и
не заметили! Тихо, мирно! — говаривала бабушка, отпуская внучку спать. — Молись, Сашенька, проси милости, чтобы и завтрашний день был такой же!
— Вздор! вздор, голубчик! — шутила она, — мундирчик твой мы уважаем, а все-таки спрячем, а тебе кацавейку дадим! Бегай в ней, веселись… что надуваться-то! Да вот еще что!
не хочешь ли в баньку
сходить с дорожки? мы только что отмылись… Ах, хорошо в баньке! Старуха Акуля живо тебя вымоет, а мы с чаем подождем!
Сама сегодня утром
ходила глядеть на него: лежит, глаза закрывши,
не шевельнется.
— Это еще что! погодите, что в Раисин день будет! Стол-то тогда в большой зале накроют, да и там
не все господа разместятся, в гостиную многие перейдут. Двух поваров из города позовем, да кухарка наша будет помогать. Барыня-то и
не садятся за стол, а все
ходят, гостей угощают. Так разве чего-нибудь промеж разговоров покушают.
— Четыре. Феклуша — за барышней
ходит, шьет, а мы три за столом служим, комнаты убираем. За старой барыней няня
ходит. Она и спит у барыни в спальной, на полу, на войлочке. С детства, значит, такую привычку взяла. Ну, теперь почивайте, Христос с вами! да
не просыпайтесь рано, а когда вздумается.
— Вы спросите, кому здесь
не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером,
сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город, народу на базаре, барок на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
Целый день
прошел в удовольствиях. Сперва чай пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу с молодою сметаной, потом опять пили чай, наконец ужинали. В особенности мне понравилась за обедом «няня», которую я два раза накладывал на тарелку. И у нас, в Малиновце, по временам готовили это кушанье, но оно было куда
не так вкусно. Ели исправно, губы у всех были масленые, даже глаза искрились. А тетушка между тем все понуждала и понуждала...
— Вот пес! — хвалился Федос, — необразованный был, даже лаять путем
не умел, а я его грамоте выучил. На охоту со мной уже два раза
ходил. Видел ты, сколько я глухарей твоей мамаше перетаскал?
Надо сказать, что она, тотчас после приезда Федоса, написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо, в котором спрашивала, действительно ли им был выдан вид Федосу Половникову; но
прошло уже более полутора месяцев, а ответа получено
не было. Молчание это служило источником великих тревог, которые при всяком случае возобновлялись.
— А может, и бабочка. Все нынче, и мужики и бабы, по холодку в полушубках
ходят —
не разберешь!
Но Федос, сделавши экскурсию, засиживался дома, и досада
проходила. К тому же и из Белебея бумага пришла, из которой было видно, что Федос есть действительный, заправский Федос, тетеньки Поликсены Порфирьевны сын, так что и с этой стороны сомнения
не было.
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему
не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но отец проворно прятал руки за спину и холодно произносил: «Ну, будь здоров!
проходи,
проходи!» Заочно он называл его
не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
— То-то «представьте»! Там
не посмотрят на то, что ты барин, — так-то отшпарят, что люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать, лучше бы в церковь
ходил да Богу молился.
Но
прошло три дня,
прошла неделя, другая — Федос
не возвращался.
Весь этот процесс ассимиляции я незаметно пережил впоследствии, но повторяю: с первого раза деревня, в ее будничном виде,
прошла мимо меня,
не произведя никакого впечатления.
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и те
ходили с веселыми лицами, в надежде, что при старом барине их
не будут томить работой. Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его еще
не будет ни ягод, ни фруктов спелых.
Но дедушка был утомлен; он грузно вылез из экипажа, наскоро поздоровался с отцом, на ходу подал матушке и внучатам руку для целования и молча
прошел в отведенную ему комнату, откуда и
не выходил до утра следующего дня.
Матушка частенько подходила к дверям заповедных комнат, прислушивалась, но войти
не осмеливалась. В доме мгновенно все стихло, даже в отдаленных комнатах
ходили на цыпочках и говорили шепотом. Наконец часов около девяти вышла от дедушки Настасья и сообщила, что старик напился чаю и лег спать.
Понятно, что в таком столпотворении разобраться было нелегко, и недели две после приезда все
ходили как потерянные. Искали и
не находили; находили и опять теряли. Для взрослых помещичьих дочерей — и в том числе для сестры Надежды — это было чистое мученье. Они рвались выезжать, мечтали порхать на балах, в театрах, а их держали взаперти, в вонючих каморках, и кормили мороженою домашней провизией.
— Пускай ездит. Признаться сказать,
не нравится мне твой Обрящин. Так, фордыбака. Ни наследственного, ни приобретенного, ничего у него нет. Ну, да для счета и он
сойдет.
Билеты для входа в Собрание давались двоякие: для членов и для гостей. Хотя последние стоили всего пять рублей ассигнациями, но матушка и тут ухитрялась, в большинстве случаев,
проходить даром. Так как дядя был исстари членом Собрания и его пропускали в зал беспрепятственно, то он передавал свой билет матушке, а сам входил без билета. Но был однажды случай, что матушку чуть-чуть
не изловили с этой проделкой, и если бы
не вмешательство дяди, то вышел бы изрядный скандал.
Беспрерывно слышится хлопанье наружными дверями, в комнатах настужено,
не метено, на полах отпечатлелись следы сапогов, подбитых гвоздями; и матушка и сестра целые дни
ходят неодетые.
Но матушка
не верит загадываньям. Она встает с места и начинает в волнении
ходить по комнате.
Она будет одета просто, как будто никто ни о чем ее
не предупредил, и она всегда дома так
ходит.
— Да, дома. Надену халат и сижу. Трубку покурю, на гитаре поиграю. А скучно сделается, в трактир пойду. Встречу приятелей, поговорим, закусим, машину послушаем… И
не увидим, как вечер
пройдет.
Матушка морщится;
не нравятся ей признания жениха. В халате
ходит, на гитаре играет, по трактирам шляется… И так-таки прямо все и выкладывает, как будто иначе и быть
не должно. К счастью, входит с подносом Конон и начинает разносить чай. При этом ложки и вообще все чайное серебро (сливочник, сахарница и проч.) подаются украшенные вензелем сестрицы: это, дескать, приданое! Ах, жалко, что самовар серебряный
не догадались подать — это бы еще больше в нос бросилось!
Появление новых гостей
не дает разыграться домашней буре. Чередуются Соловкины, Хлопотуновы, Голубовицкие, Покатиловы. Настоящий раут. Девицы, по обыкновению,
ходят обнявшись по зале; дамы засели в гостиной и говорят друг другу любезности. Но в массе лицемерных приветствий, которыми наполняется гостиная, матушка отлично различает язвительную нотку.
Зато он
не имел старосты, сам вставал до свету,
ходил по деревне и выгонял крестьян на работу.